— Ты ошибся. Телки эти из писательского Дома, а не залетные. Не засек же ты их потому, что они — нудистки — загорают на диком пляже. Каждое утро туда топают. В наш бар они не заглядывают. Уезжают к ночи в поселок — в заведения курорта "Пицунда". Не раз наблюдал, как им такси подавали. Поэтому с ангажементом, я думаю, у них проблем нет.

— Ну и что это меняет? — Юра поправил сумку с ракетками. — Даже если они ангажированы, мы все равно должны их кадрить: "Душа у женщины сложна и склонна к укоризне — то нету в жизни мужика, то есть мужик, но нету жизни". Новизна — царица наших дней. Мы для телок — новые. И…

— Погоди, — прервал я Юру, — вспомни басню дедушки Крылова про недоступный виноград: "На вид-то он хорош, да больно зелен". Мы сейчас подойдем к ним, и ты увидишь: их ракетки, их кроссовки, их юбочки-маечки, их повязки на лбах и руках стоят столько, сколько весь наш с тобой летний гардероб. Они в дорогих своих импортных шмотках могут смотреть на нас в советском ширпотребе только с презрением. Поэтому нам нет резона к ним приставать и давай не будем конфузиться.

— Чушь ты молотишь, — ткнул меня пальцем в грудь Юра. — Ерунда — какая на нас одежка. Мы — сильные и умные мужики. Мы — журналисты высокого уровня. А они кто? Небось, толкушки из НИИ, разодетые своими тупыми папашами-ворами из кооперативов, которые наплодили Горбачев с Рыжковым. Знакомство с нами — честь для этих девиц. Идем.

Я поплелся за Юрой. Оба писательских корта были заняты. Один — девицами — блондинкой и брюнеткой, втб- рой — мужиком с сыном-подростком. Юра подошел к сетке корта с девицами и проглаголил:

— Салют вам, раскрасавицы. Разрешите поклонникам ваших талантов вас приветствовать.

— Разрешаем, — отбивая мяч и не глядя на Юру, отозвалась блондинка.

— А скажите, милые, — вы всегда от друзей получаете поздравления с Днем Парижской Коммуны?

Блондинка пущенный к ней мяч остановила и повернулась к Юре:

— Странный вопрос.

— Вовсе не странный, — хмыкнул Юра, — на вас спортивная форма — прямо из Парижа. И вы, наверное, потомки славных парижских коммунаров.

— Нет, — утерла пот со лба блондинка, — такие предки нам не достались. Но сами мы из Парижа — из деревни Париж Челябинской области.

— Ну, — хлопнул ладонями Юра, — да вы ж родные наши люди. Я и Николай — тоже деревенские. Так не уступите ли вы братьям-селянам половину корта, чтоб и мы поразмялись?

Просьбу удовлетворили. Я встал на сторону блондинки, Юра — на сторону брюнетки. Они метали ракетками свои мячи, мы — свои. Но так недолго продолжалось. Юра, выбрав момент, представил себя и меня, испросил имена барышень и под одобрительные их взоры предложил сыграть парами на счет.

Моей партнершей стала блондинка Вера, Юриной — брюнетка Надя. Их техника игры мало чем отличалась. Биться на корте вместе с синеглазой, великолепно стройной Верой мне было настолько отрадно, что я свершил чудеса в обороне и атаке и мы выиграли первый сет. Но потом мастерство взяло верх. И Юра, обеспечивший победу себе и Наде в двух остальных сетах, провозгласил:

— Николай должен смыть горечь поражения. Как честный человек, он сегодня вечером обязан всех нас пригласить в бар и всем налить коньяку.

Я поднял руки вверх:

— Сдаюсь. Согласен.

— Но, — подала голос Надя, — мы девушки малопьющие. Мы пьем, и нам все мало, мало и мало…

— Ничего, — Юра обнял Надю за талию, — мой друг Николай не так давно получил самую престижную в советском газетном мире премию — премию Союза журналистов СССР. И не всю ее прогусарил. Он нальет нам сполна…

Мы условились встретиться сразу после ужина — в 21.00. В сей час мы с Юрой заняли столик в баре нашего Дома отдыха. Я не был уверен, что красны девицы к нам придут. Они пришли — в роскошных юбках-блузках и с запахом прельстительных духов.

Я носил от стойки бара коньяк и кофе, Юра обрушивал на Веру и Надю остроты-анекдоты. Барышням было забавно. Но через час Юра выдохся с его юмором, и пришлось заговорить мне. О том, как с 22 лет я, самый молодой в СССР директор средней школы, остроумно ею руководил и как авантюрно тогда проводил отпуска в горах Памира, Тянь-Шаня, Алтая, Кавказа. Моим словесам обе барышни так же охотно внимали. Особенно синеглазая Вера. И тут объявили: 23.00 — бар закрывается.

— Предлагаю, — опять взялся верховодить крепко охмелевший Юра, — пойти к камышам на море. Там в это время несознательная молодая компания поет под гитару романсы: "Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…"

— Романсы на море, — пролопотала Надя, — это великолепно.

— А я, — отозвалась Вера, — хочу послушать истории от Николая.

Она наклонилась ко мне и прошептала:

— А у тебя есть коньяк в номере?

Я положил ей руку на плечо:

— Как ему там не быть?

Юра и Надя двинулись к камышам, я и Вера поднялись на лифте в мой номер на седьмом этаже. Раздевались мы суматошно: всю-всю одежду сбросили на пол у кровати. И проснулись на следующий день лишь к полудню. Одновременно. Вера поправила свои густые соломенные волосы и резанула меня синим взглядом:

— А ты — кто?

— Я, Николай Михайлович, по главному статусу — директор школы. _

— А почему я с тобой в постели?

— И куда только человеков не заносит нелегкая…

Вера села у стенки на кровати, прикрыв правой ладонью левую грудь:

— Угадываю твои пакостные мысли. Соблазнил скромную девушку и думаешь: "Какой я орел!"

Вера состроила мне кукиш:

— Вот тебе вот, чтоб я была жалкой пред тобой.

Она перевалилась через меня, покопалась в ворохе нашей одежды на полу, отыскала свою юбку, изъяла из ее кармана кошелек, набитый купюрами в пятьдесят рублей, и одной банкнотой помахала перед моим носом:

— Возьми полтинник, съезди на рынок и привези мне килограмм голубого инжира. Сдачи не надо.

Я прислонил благодетельницу к стене, подобрал с пола брюки с моим кошельком, взял из него десятирублевую бумажку и протянул ей:

— Такси до рынка и обратно — два рубля. Килограмм голубого инжира — полтора. Бери десятку и привези себе благородный фрукт сама. Сдачи не надо.

— Ага, товарищ директор школы, — в голосе Веры звякнул металл, — ты на грубость нарываешься, и тебе воздастся. Но сейчас я хочу под душ.

Минут через пять завернутую в полотенце Веру я усадил в кресло и деревянным гребнем расчесал ее мокрые волосы. Она не замурлыкала от удовольствия, но, надевая часы, заговорила уже миролюбиво:

— Коварный товарищ директор школы, завтрак я по твоей вине успешно проспала. До обеда в столовой Дома писателей — далеко. А мне невмоготу хочется есть…

— На отвергнутые десять рублей, — я заметил, — ты можешь налопаться в двух шагах отсюда — в ресторане "Инкит".