С удивлением он отметил, что кровотечение не обильное, а из входного отверстия не течет и вовсе. Он решительно размотал белый шелковый шарф, подаренный Дианой перед Дюнкерком, туго перевязал рану и вновь поднялся на ноги.

Грохот разрывающихся боеприпасов достиг мощного крещендо и звучал теперь как завершение шоу фейерверков. Одна пуля просвистела так близко, что щекой он ощутил колебание воздуха.

«Сейчас оторвет голову к чертовой матери, так что, дружище, забудь о продырявленной ноге. Вперед, быстрее!»

Хромая, он поспешил – насколько позволили нога и спина – к низкой каменной стене на краю луга, перевалился через нее и вновь взвыл от боли в позвоночнике.

Куртка и волосы до сих пор дымились. Хотелось просто лежать на земле, но пришлось встать на четвереньки: вдруг подступила сильная тошнота, и его вырвало.

«Значит, вот как бывает, когда тебя собьют».

Некоторое время Диана сидела молча. Ей не удавалось подобрать слова, которые не прозвучали бы банально или глупо. Наконец она провела ладонью по глазам и щеке.

– Не знаю, что и сказать, Джеймс. Чудо, конечно, что тебе удалось уцелеть. В том смысле… Только вот я что-то не пойму. Оба летчика, которые видели, как тебя сбили, со всей уверенностью говорили, что парашюта не было. Я читала их показания.

Он пожал плечами.

– Ничего не поделаешь. Если они видели, как упал самолет, должны были видеть и парашют.

Диана нахмурилась.

– Погоди-ка. Вообще-то самого крушения они не видели. Самолет упал за какими-то деревьями. Они видели, как он скрылся, потом вспышку и дым от взрыва.

Джеймс кивнул и прикурил сигарету.

– Это все и объясняет. Я же сказал, что парашют зацепился за дерево. Думаю, что он даже как следует не раскрылся. Если ребята были с другой стороны, они могли этого не увидеть, – он ухмыльнулся. – Повезло мне, да?

– Да! Еще несколько футов вниз, и ты бы…

Джеймс рассмеялся.

– Нет, я не об этом. Они не заметили парашют, и поэтому все решили, что я погиб. Всегда считал, что они так и подумали, но знать наверняка гораздо приятнее.

Она в изумлении посмотрела на него.

– Почему это так важно, Джеймс?

– Хм, я думал, это очевидно… Потому что мертвецов не судят за дезертирство.

Опомнился он в грязи под каменной стеной. Охваченная огнем обшивка «Спитфайра» все еще трещала, но взрывы боеприпасов стихли.

Джеймс с трудом поднялся на ноги и вновь издал душераздирающий крик: невыносимо болела спина. Что с ней такое? Как ни странно, раненая нога почти не беспокоила, лишь иногда слегка ныла.

Пора уходить, пока не начал рыскать немецкий патруль. Второй раз за день он пытался сообразить, где находится. За полями, в миле к югу, виднелись крыши деревенских домов.

Несмотря на мучения, нужно идти, иного выхода нет. Если повезет, со стороны местных его ожидает дружелюбный прием. Возможно, даже врач, который промоет рану на ноге, наложит швы и даст анальгетик, чтобы успокоить спину. И заодно распухший язык, прикушенный при падении и теперь причиняющий адскую боль.

С перекошенным от боли лицом Джеймс Блэкуэлл медленно ковылял в сторону проселочной дороги на другой стороне поля, ведущей, по-видимому, к деревне. Наверное, скоро удастся выбраться на нормальную дорогу.

За спиной догорал остов сбитого самолета.

Джеймс не оборачивался.

«С этим покончено».

– Значит, тогда ты и решил сбежать.

Голос Дианы прозвучал резче и категоричнее, чем ей того хотелось, и она покраснела.

Джеймс пожал плечами.

– Называй как угодно. Сбежал, дезертировал, самовольно оставил часть. Мне все равно, Диана.

Он наклонился над столом, лицо вдруг стало настороженным, глаза сузились в щелки.

– Послушай. С меня было достаточно. Я едва избежал смерти, за две недели дважды. И просто не мог думать о том, чтобы пройти через все это еще раз.

– Но зачем дезертировать? Почему не сдаться немцам и не провести остаток войны в лагере для военнопленных? Да, это отвратительно, но тогда ты по крайней мере оставался бы в безопасности.

Он вздохнул.

– Погоди минуту, ладно? В горле пересохло.

Джеймс щелкнул пальцами, и у стола тотчас возник официант. Диане он показался чересчур напряженным.

– Воды.

Официант спешно удалился. Диана смотрела на разбивающиеся вдали о берег волны.

– Этот человек боится тебя? Ты его знаешь?

Джеймс прикурил очередную сигарету.

– Нет. Первый раз вижу. Наверное, просто нервный тип. – Он глубоко затянулся. – На чем мы остановились?

– Ты рассказывал, почему не захотел провести остаток войны в лагере для военнопленных.

– Да… Так вот. В сороковом году многие из нас считали, что война проиграна. Франция сдалась, и все шло к тому, что за ней последует и Англия.

Диана нахмурилась.

– Но и в этом случае, когда все закончилось, немцы отправили бы тебя домой. Мы ведь обменивались пленными, так?

Он расхохотался.

– Что?! Ты серьезно? Если бы нацисты победили и вернули своих пленных, с нами обращались бы ровно так же, как и с остальными – поляками, чехами, русскими… Не читала гитлеровский план порабощения Великобритании? В прошлом году он попал в газеты. Уверяю тебя, жуткое чтиво.

– Разумеется, читала. Не надо так разговаривать со мной, Джеймс.

– Прости, Диана, я не хотел. Но ты подумай. Согласно генеральному плану фюрера по уничтожению Великобритании все британские военнопленные должны быть доставлены на эту сторону Ла-Манша. Я не исключение. Гитлер распорядился отправить всех физически годных британцев от семнадцати до сорока пяти на континент работать на немецких военных заводах и стройках.

– Знаю, – перебила Диана. – Говорю же, я читала. Да, согласна, ужасно. У наших военнопленных был бы выбор: воевать за Германию в особых британских подразделениях или идти на заводы.

Он кивнул.

– Вот именно. Работать на организацию Тодта, которая вовсю использовала рабский труд. Большинство рабочих не дожили до конца войны – умерли от голода или непосильного труда. Конечно же, моей задачей было не попасть в лапы немцам.

– Да, но… – Диана пристально посмотрела на него. – Все это стало ясно теперь, не так ли, Джеймс? Тогда, в сороковом году, ты не мог об этом знать. Почему ты не попытался связаться с французским Сопротивлением? Они бы тебе помогли.

– Потому что я думал, что мы проиграли эту проклятую войну! Ты меня не слушаешь! Но если и так, чем, по-твоему, они помогли бы? Что бы я сделал с их помощью? Вернулся на родину? Я тебя умоляю!