Утром перед выходом из дома слегка прошлась пудрой под глазами – тридцать четыре бессонных часа все же дали о себе знать. Открыла дверцу шкафа, чтобы выбрать костюм. У меня их пять, все выдержаны в строгом английском стиле, все отражают полный спектр оттенков серого цвета: просто серый, насыщенно серый, бледно-серый, почти несерый, слишком серый и так, серенький. Выбрала тот, что посветлее (как-никак – весна), – и чуть не кубарем скатилась вниз по лестнице. На площадке столкнулась со старушкой-соседкой. С трудом вспомнила, что нужно поздороваться.

Вот уже два года живу в этой квартире, а все не могу привыкнуть к своей затворнической жизни. Целых пять лет моталась по общежитиям и так привыкла к общественному житью, что возвращаюсь домой как будто в склеп – холодный, враждебный, тихий.

В последние минуты перед совещанием прикидывала в уме, как мне нейтрализовать Шаньгина. Это очень умный, опытный интриган с огромными способностями и огромной жаждой власти. То, что он мне до сих пор не может простить случившегося между нами три года назад, лишний раз доказывает это. Иногда мне кажется, что он использует нашу Организацию лишь для прикрытия своей финансовой деятельности. Мне не раз попадались в руки рапорты сотрудников Центра, где утверждалось, что на имя его двоюродной тетки зарегистрировано несколько фирм по поставке бумаги, компьютеров для нашего офиса и продуктов для столовой. А недавно он еще и организовал под эгидой Центра типографию, с которой всегда можно получить приличный доход, ибо учебной литературы для слушателей требуется масса…

Но усилием воли я одергиваю себя. Скорее всего, подобные слухи – чистой воды поклеп. Лучше не думать об этом. А то ведь можно додуматься сначала до корыстолюбия Шаньгина, потом до недееспособности Горелика, а там и до самого Дэна Гобарда недалеко… Опасное это дело – задумываться.

– Опять не спали! – ахнул Володя, глядя на мои синяки под глазами. – Всю ночь работали?

– Кто-то же должен работать! Почему не я?

Иногда меня поражает, до чего ограниченны и эгоистичны наши люди. Поработать лишних два часа для них – это беспримерный героизм, просидеть ночь за работой – бессмертный подвиг.

Но все же в голосе шофера мне почудилось нечто странное.

Но что же? Я нахмурила лоб. Да, сочувствие. Именно! Опасное сочувствие, родственное состраданию и жалости. Сострадание – низшая эмоциональная реакция, как говорил Гобард, ловушка для слабого человека. Состраданием человека вяжут крепче, чем семейными узами. Если хочешь помочь человеку, не жалей его, а дай ему в руки средство борьбы.

По этому поводу вспомнилась древняя притча о рыбаке. Как можно помочь бедняку? Может, дать ему немного рыбы для еды? Или лучше вручить удочку, чтобы он ловил рыбу? Или научить его, как сделать удочку и как наловить ею вдоволь рыбы? В нашей Церкви делают последнее: дают в руки удочку (это – методы сенсологии) и учат удить рыбу (счастье, удачу, успех, деньги).

И опять на долю секунды мне почудилось, что неспроста шофер затеял этот сочувственный разговор. Не подбирается ли он исподволь ко мне, чтобы под видом дружбы выведать мои тайные воззрения и планы?

Кровь взволнованно застучала в висках. А что, если это проверка? Что, если я, расслабленная успехом и поощрением руководства, потеряла бдительность, позволила себе лишнее? Что, если шофер на самом деле работник безопасности и ему поручен контроль за мной?

Служба безопасности часто организует проверки сотрудников, проводя их так тонко и искусно, что повязанная по рукам жертва, не замечая подставы, вскоре запутывается в умело расставленных сетях и падает вниз, катясь все ниже и ниже по иерархической лестнице, пока не исчезает из Организации совсем.

Конечно, проверка работников – это необходимая акция спецслужб, направленная на сохранение жизнеспособности Организации. Но почему я? Почему проверяют меня? Меня, кавалера ордена «Золотой Дэн», офицера по особым поручениям, меня, доверенное лицо руководства?

Я решила прощупать почву.

– Скажи, Володя, – начала издалека. – А как твои успехи в учебе? Ты как-то говорил мне, что хочешь пройти курс «Травля быка»…

Машина уверенно маневрировала в плотном утреннем потоке автомобилей.

– А… – Кислая гримаса исказила простоватое голубоглазое лицо. – Денег нет. Я еще за прошлый курс не расплатился.

– А как насчет «терапии»?

– Тоже никак. Я же говорю, финансы поют романсы. У меня ведь семья – жена, маленькая дочка… А получаю я копейки.

– Зато ты можешь обучаться в Центре! Это важнее, чем деньги.

– Это вы так говорите, потому что живете одна и целыми днями пропадаете на работе. А вот если бы у вас была семья…

Я могла бы ему достойно ответить, но, к сожалению, мы уже приехали.

Выходя из машины, мимоходом обронила через плечо:

– Зайди в учебный отдел и скажи, что я рекомендую тебе несколько часов сексологической терапии. Стоимость пусть запишут на мой счет.

– Спасибо, Марина Леонидовна, – растерялся Володя. – Вы такая добрая…

Добрая! Терпеть не могу этого слова. От добрых все зло в этом мире. Добротой ослабляют человека, обескровливают его, лишают способности сопротивляться. Не доброта нужна людям, не обременительное сочувствие, не парализующая жалость. Нужно желание работать, настойчивость. Нужна руководящая сила, разумная и мудрая. Это – знание сенсологии.

И вовсе не пресловутая доброта двигала мной, когда я предложила своему шоферу оплатить его курсы из собственного кармана. Во-первых, я все равно спишу эти расходы за счет Организации. А во-вторых, узнаю, что он задумал против меня. Как офицер по особым поручениям, я имею доступ к записям сессий терапии. Таким образом, я разузнаю, кто под меня копает. Возможно, это Шаньгин. Вот тогда мы поборемся!

* * *

Доклад продолжался ровно десять минут – оптимальное время, чтобы слушатели вникли в суть проблемы и не успели соскучиться. Впрочем, тема была такая, что не до скуки…

– …Таким образом мы реабилитируем светлое имя Организации в глазах общественности и привлечем внимание всех демократически настроенных людей к проблеме свободы совести, заинтересуем потенциальных прихожан нашей Церкви и получим карт-бланш на продолжение широкой информационной кампании в прессе.

Едва я закончила, как сразу же, точно по команде, вспыхнули протестующие голоса.

– Кого интересует свобода совести, когда пуст карман? – иронически заметил Шаньгин. Лицо его кривила неприятная ухмылка. – Нужно пойти на мировую, заплатить отступного истцу…

– Коркин не возьмет денег, – возразила я. – Деньги его не интересуют.

– Деньги интересуют всех! – цинично возразил Шаньгин. Хотя он был абсолютно прав, я резко возразила:

– Но только не Коркина и только не в этом случае! Он считает каждого из нас своим персональным врагом. Кроме того, у него слава бессребреника. Причем справедливо заслуженная!