Саша слушал, как завороженный. Такие слова!

— У нас на «Андрее Первозванном» было д-двадцать пять котлов Бельвилля. Представляешь, чижик? Двадцать пять котлов напитать водой… А сколько угля надо принять… мы назыв-вали это «погрузкой чернослива»…

Корабли Саше доводилось видеть на Неве. Но не линкоры, конечно. Линкор в его воображении был огромный, почти как этот дом на Обводном канале. И дядя Борис им командовал!

— Не-ет, чижик. — Дядя Борис выпивал очередную стопку. — Если б я командовал «Андреем», меня бы давно на св-вете не было. Я командовал кочегарами…

У Карташова было два шкафа, набитых книгами. Саше разрешалось читать все, что захочется. И он читал, читал, читал. Перед его восхищенным взглядом, как в кино, проносились боевые кони… взлетал в седло Морис-мустангер… мушкетеры выхватывали смертоносные шпаги… капитан Немо прогуливался по дну океана…

В дверь карташовской комнаты постучали.

— Анна Степановна! — Карташов галантно поклонился, стараясь сохранить равновесие. — Ваш внук в-весьма начитан… нев-взирая на молодость, хе-хе…

— Спасибо, — сухо ответила Анна Степановна. — Сашенька, пол-одиннадцатого. Быстро спать!

— Бабуля, главу дочитаю, — просил Саша, сидевший с книгой в уголке потертого дивана.

— Сейчас же домой! Чисть зубы и укладывайся. — И, когда за Сашей закрылась дверь: — Борис Дмитрич, прошу, не перегружайте Сашу, ему всего пять…

— Да что вы, Анна Степановна, какие перегрузки… Он с легкостью… и т-таблицу умножения уже… и в шахматы стал меня обыгрывать… Ваш внук настоящий в-вундеркинд.

— Вы находите? — Анна Степановна присела на диван, вытащила из пачки «Беломора» папиросу. — Можно я закурю? Конечно, я вижу, он развит не по годам. Вчера говорит мне: «А знаешь, в Финляндии столько же населения, сколько в Ленинграде…» Что-то тревожно, Борис Дмитрич. Эта война… Больницы в городе переполнены ранеными…

— Финны долго не продержатся, — осторожно заметил Карташов.

Финны продержались до марта.

Как раз в том марте, когда вместе с миром в город влетели теплые ветры и стали таять снега, в один из таких хороших дней Анна Степановна пришла домой необычно рано, около часу. Стоя у окна, задумчиво глядя на Обводный канал, затянутый серым льдом, закурила папиросу. Саша, перерисовывавший из книги в свой альбом Спартака в боевой позе, с коротким мечом, поднял голову:

— Бабуля, что у тебя произошло?

Совершенно книжная речь у мальчишки, вскользь подумала бабушка. Сказала коротко:

— Меня уволили.

Она теперь была не «профессоршей», а женой репрессированного, хоть и умершего при аресте, и ей, конечно, не полагалось работать в больнице, где лечился особый контингент.

— Ну и черт с ними, — сказала, помолчав. — Мне и самой надоело возиться с мочой этих толстопузых. А лаборанты везде нужны.

Саша смотрел на нее понимающе.

— Бабуля, а что такое Данцигский коридор?

— Спроси у дяди Бориса, — сказала Анна Степановна и пошла в ванную стирать.

Вскоре она устроилась в лабораторию районной больницы: опытные лаборантки, и верно, были нужны.

В сентябре Саша пошел в школу: ему и шести еще не исполнилось, но по развитию он обогнал восьмилетних, его приняли в первый класс. Бабушка купила ему портфель, пенал и глобус.

Жизнь как-то наладилась. Саша приносил сплошные «отлично». Из сибирского города Канска пришло письмо от Майи, ей разрешили переписку, и Анна Степановна устремилась на почту отправлять дочери посылку — сыр, колбасу, мандарины. Майя просила не беспокоиться, она работает в прачечной, это теплое место, и у нее, с Божьей помощью, все есть. Так и было написано, с большой буквы: «Божьей», и Анна Степановна, хоть и рада была несказанно, немного удивилась.

Саша тоже обрадовался: мама живая! Однажды Анна Степановна, придя с работы, обнаружила у внука обширный синяк под глазом. Потребовала объяснений. Саша в школе, на перемене, простодушно поделился радостью с соседом по парте: от мамы пришло письмо из Сибири. А сосед, Петроченков, крупный малый с ушами торчком, сказал: «Тебя надо к твоей маме угнать. В Сибирь». — «Почему?» — удивился Саша. «Потому. Враги народа вы». — «Никакие мы не враги! — закричал Саша. — А ты дурак!» Они кинулись с кулаками, но здоровенный Петроченков побил Сашу, худенького, на целую голову ниже.

Когда в июне началась война, в Ленинграде мало что переменилось. Только затемнился город. Только шли по улицам, с оркестром и без, колонны красноармейцев. Только в подъезде подслеповатую обычную лампочку заменили на синюю тусклую. Саша чуть не приникал щекой к черной тарелке репродуктора, все ожидал, когда скажут про начало нашего наступления на Берлин, но передавали малопонятные сводки и военные марши. Карташов показывал Саше на карте продвижение немецких войск. Саша недоумевал: как же так? Ведь Красная армия — всех сильней…

Жильцы дома дежурили на крыше. Саша однажды упросил бабушку, чтоб разрешила побыть на крыше вместе с дядей Борисом. Белая ночь была теплая-теплая. В чистом просторном небе тут и там висели зеленоватые дирижабли, это Саша так подумал: дирижабли. Но Карташов сказал, что это аэростаты заграждения. Саша деятельно осмотрел на крыше ящики с песком, ведра с водой, топоры — все было исполнено скрытого военного значения. Канал сверху казался вовсе не грязно-серым, как обычно, а — синим, как Тихий океан на глобусе в местах больших глубин. Дома тоже выглядели хорошо — светлые, будто умытые на ночь.

Неподалеку разговаривали соседки по дому. Обсуждали слух о возможном воздушном десанте. Голос Барановой авторитетно утверждал, что парашютистов сразу уничтожат. Другая соседка пустилась рассказывать, что у них на парфюмерной фабрике будут теперь делать противотанковые мины.

Карташов сидел в продавленном кресле, принесенном из комнаты, беседовал с Сашей, время от времени делая глоток из плоской фляжки.

— У меня, — говорил он тихо, — отец т-тоже был судовым механиком. Весь наш род — по морской части шел. Старший брат отца погиб при Цусиме…

— Дядя Борис, а почему вы не плаваете? — спросил Саша. — Вы ведь давно не плаваете, да?

— Давно… Видишь ли, чижик, я в-вообще… как бы сказать… я случайный человек…

— Как это — случайный? — Саша смотрел на дядю Бориса серьезным взглядом. Глаза у него были тускло-синие, как у отца.

— В-вот так. Случайный, — повторил Карташов.

Война все ближе подкатывалась к Ленинграду. В конце августа услышали канонаду, она становилась все громче, настойчивей.

В школе велели собирать бутылки — из-под молока, лимонада, все равно какие, — было нужно для фронта. Саша выполнял поручение рьяно — шастал по этажам, выпрашивал бутылки, воодушевленно объяснял: в бутылки нальют горючее и будут кидать в фашистские танки! Насобирал двадцать восемь бутылок, бабушка помогла притащить их в школу.