— Смейся, паяц, над разбитой любовью! — красиво пропел Юраня, дирижируя немного правой рукой, все еще держащей магнитолу. — Смейся, паяц, ты над горем своим! Ха! Ха! Ха! Что ж ты, разве человек?! Нет, ты паяц!

Марго хлопнула сильно дверцей. Расправила плечи и посмотрела на небо. Небо выглядело, как и выглядит небо в июне, если нет экстремальных погодных условий в виде снегопадов, тайфунов и метеоритных дождей, — ярко-голубое с красивыми белыми облаками всевозможных форм. Однополые дети выползли из машины и нерешительно встали рядом с теткой. Тетка была известна своим крутым нравом, и поэтому лучше быть готовыми ко всему, считали дети, в том числе к резким движениям. Лилька замешкалась в салоне, что-то перебирая мелкими суетливыми движениями в своей сумке.

— Посмотрите, девочки, — педагогическим голосом обратилась Марго к робким племянницам, — на эти облака. Что они вам напоминают?

Однополые дети глухо молчали, задрав бедные головы наверх. Облака напоминали им облака. Марго, фальшиво улыбаясь, высказалась вновь:

— Девочки. Я задала вопрос. На что похоже во-о-он то облако, по-вашему? — Она плавно повела рукой.

Старшая девочка вздохнула и приняла огонь на себя:

— На гусеницу, — ответила она наобум.

Марго всполошилась и задрожала подбородком:

— На гусеницу! — возмущенно повторила она и резко повернулась к машине.

— Лилька, быстро на выход! Не один ли тебе хрен, где ковыряться в своей кошелке!

— Хрен один, размер разный, — четко сформулировала Лилька, — не все равно, что спица, что бревно.

— Чувствую, ты идешь на поправку, девочка моя, — раздраженно заметила Марго, — вспомнила свои шуточки-прибауточки… Какая квартира-то?

Юля обитала в доме, насчитывающем двадцать пять подъездов. В свое время это было очень правильное и престижное место для жизни правильных людей, и родители бывшего мужа Витечки шикарно вручили сыну на свадьбе ключи от квартиры — в бокале с шампанским. За двадцать почти лет изменилось все. Правильные люди обрели новые престижные места для жизни. Бывший муж Витечка, собственно, тоже.

Подъездную дверь пересекал пополам небольшой транспарант. На превосходном листе ватмана формата АЗ классическим чертежным шрифтом было выведено: «Уважаемые жильцы! Имейте совесть! Выкидывайте мусор в соседний, 23 подъезд!»

Слово «соседний» для убедительности было дважды подчеркнуто.

По небу плыло облако, похожее на гусеницу.

Розалия Антоновна рассматривала себя в зеркало. Старинное зеркало в массивной раме из мореного дуба обычно ей льстило, милосердно не замечая сети, наброшенной временем, но сегодня Розалия Антоновна была готова с классическим «Ах ты, мерзкое стекло!» расколотить его вдребезги. Да вот хотя бы этим подсвечником. Она пристрастно оглядела подсвечник, чей-то дежурный подарок на Новый год. Даже взяла его в руки, покрутила немного. Поставила обратно на крышку пианино. Пожала плечами.

Проблем хватает и помимо выметания осколков разбитых зеркал, справедливо рассудила Розалия Антоновна, — совершенно непонятно, что делать с делегацией из Социалистической Республики Югославии, ожидающейся на следующей неделе. Розалию Антоновну как директора специализированной английской школы вызвали в понедельник в районо, и поставили перед фактом: делегацию дружественных югославских школьников встречать, развлекать и соответствовать как профильному учебному заведению с углубленным изучением иностранных языков. Розалия Антоновна несколько удивленно, но справедливо заметила, что в ее школе углубленно изучают английский язык.

— А югославского не изучают нигде, — прошипела багровеющая на глазах одышливая заведующая.

— Сербско-хорватского.

— А вот если вы такая умная, Розалия Антоновна, то что бы вам не воспользоваться этим, Розалия Антоновна, для создания теплого и душевного приема югославских школьников, Розалия Антоновна! — сильно оскорбилась заведующая, отвернула завитую голову к распахнутому по весеннему времени окну, и вопрос был решен.

В районо, кстати вспомнила Розалия Антоновна, после ремонта повесили превосходные немецкие шторы, бархатные на подкладе из искусственного шелка. Она видела такие в московском магазине «Лейпциг», очередь за ними закручивалась в бесконечную вселенскую спираль. Надо бы и ей озаботиться новыми шторами, красиво оформленное окно — это очень важно для любой комнаты, особенно для комнаты в ее Доме, эту ветошь еще отец вывозил в виде трофея. Розалия Антоновна провела ухоженной рукой, унизанной кольцами, по плотной портьере с узором из переплетающихся веночков.

Усмехнулась. Деньги у нее были. Свободы распоряжаться ими — пока не было. Но откуда-то она уже знала, что скоро ее получит.

Прислушалась. Дети спали, сегодня падчерицей оставлен и четвертый, дополнительный ребенок. Что ж, места хватает.

В эту же минуту, будто бы специально ожидая ее появления, в окно негромко постучали. Розалия Антоновна не удивилась. Скорее, разозлилась: ну разумеется, это Пека опять забыл или потерял по пьянке ключи и, якобы боясь потревожить нежный детский сон, колошматит по стеклу. Кретин.

Розалия Антоновна цокнула раздраженно языком и рывком отдернула занавеску, потом еще одну — белого тюля, немного порванную, позор, немедленно заняться шторами, немедленно… Странно, но увидела она не кретина Пеку, а вовсе даже своего зятя Павла.

Павел явно приглашал ее выйти из дома и присоединиться к его неожиданному обществу в ночи. Делать этого Розалия Антоновна вовсе не собиралась, она собиралась пойти и выпить рюмочку коньяку «с устатку», как говаривала Тамара Мироновна. Ее сватья теперь, если уж считаться родством.

Но непостижимый сегодня Павел не унимался, странно приплясывал на месте, мимикой и жестами призывая ее к себе. По странной причуде архитектора, окна в доме не имели форточек — вообще. Открывать фрамугу Розалии Антоновне представилось делом более хлопотным, чем выйти на улицу к, похоже, обезумевшему зятю.

Накинув материну вишневую шаль с вышитыми странными розовыми птицами с человеческими добрыми личиками, Розалия Антоновна осторожно прикрыла входную дверь за собой. Тихий ночной воздух ощутимо завибрировал вокруг нее — неужели от множественного весеннего распускания листов на деревьях? Робко перешептываясь друг с другом, прорастали травы, к ярко-желтому шару фонаря над крыльцом слетались, трепеща крылами, ночные насекомые. Кажется, именно они и называются мотыльками, зачем-то подумала Розалия Антоновна, — странно, а ведь я точно не знаю, кто это такие — мотыльки. Специальные маленькие бабочки? Или бабочки-подростки?

Из-за угла вывернул Павел. Лицо у него было выпачкано чем-то темным. И не только лицо.

Розалия Антоновна была брезглива и, содрогаясь, сказала:

— Ты хоть бы умылся.

— Не до того сейчас, — каким-то новым голосом ответил Павел, — мне помощь ваша нужна, тетя Роза.