В эти годы на вечерах в «Клозери де Лила» Пикассо мог встретить писателей и художников со всего света — например, итальянца Маринетти, англичанина Стюарта Мерилла или студента-грека Кристиана Зервоса, который много позже создаст уникальный каталог картин и рисунков Пикассо, монументальный труд, пользующийся всеобщим признанием.

Из всех сотрудников журнала «Стихи и проза» наибольшее влияние на Пикассо оказал Альфред Жарри. По-видимому, они никогда не встречались лично, но это не помешало им много знать друг о друге от общих друзей — Аполлинера, Макса Жакоба и Андре Сальмона. Всего на восемь лет Жарри старше Пикассо, но, подорвавший свое здоровье алкоголем, он был слишком слаб и уже близок к концу, что и произошло в 1907 году. Он стал знаменитым в одночасье, написав пьесу «Король Убю», превратившую его в самую известную личность театрального авангарда. Его вкус к пародии и абсурду, экстравагантные выходки, оригинальность поведения — все это восхищало Пикассо. А кроме того, их сближало то, что Жарри, как и Пикассо, был невысокого роста. Но он успешно компенсировал этот недостаток, впрочем, как и Пабло…

Пикассо восхищался его эксцентричностью, например, Жарри иногда надевал сорочки из бумаги, на которых рисовал галстуки. Позже Пабло станет подражать ему. Кроме того, Жарри, как и Пикассо, был совершенно равнодушен к комфорту: обитал в своем «загородном доме», жалкой лачуге из досок на четырех столбах, куда поднимался по канату и проникал в дом через люк в полу.

Всем было известно увлечение Жарри огнестрельным оружием, что, впрочем, поначалу никого особенно не беспокоило, так как он был добрейшим человеком. Однажды, когда он забавлялся, стреляя по яблокам на дереве соседки, взволнованная женщина закричала: «Прекратите, несчастный! Вы можете убить моих детей!» На что Жарри снисходительно ответил: «Не волнуйтесь, мадам, мы сделаем вам других!» В другой раз он выстрелил в зеркало на стене бистро и, присев рядом с одной из перепуганных клиенток, спокойно заявил ей: «А теперь, когда лед сломан, если не возражаете — поболтаем!» В нем было что-то от клоуна, что особенно ценил Пабло. Но постепенно Жарри становился действительно опасным, он не только злоупотреблял эфиром как наркотиком, но и пристрастился к абсенту, причем пил его неразбавленным. Во время одного из застолий, организованных на улице Ренн Морисом Рейналем, он неожиданно выстрелил в Маноло, считая его слишком трезвым. Аполлинер тут же отнял у него пистолет и, не зная, что с ним делать, передал его Пикассо. И, как ни странно, Пабло, подобно Жарри, воспользуется им не раз. «В его кармане всегда был браунинг», — отмечала Фернанда Оливье в своих мемуарах. Однажды вечером, когда он выходил из «Проворного кролика», к нему пристали четверо немцев с расспросами о том, что означает одна из его картин. У Пабло подобные вопросы вызвали такое раздражение, что он выстрелил в воздух четыре раза — перепуганные немцы тут же исчезли. Иногда в компании друзей, забавляясь, Пикассо стрелял в воздух, чтобы оживить атмосферу, подталкиваемый то излишней экзальтацией, то просто стремлением подкрепить свое убеждение. Так, в 1907 году он стал настолько ярым поклонником Сезанна, что, положив пистолет на стол, объявил, что выстрелит без колебаний в любого, кто выразит хотя бы малейшее сомнение в гениальности этого художника…

О том, насколько Пикассо восхищался Жарри, свидетельствуют его многочисленные рисунки, посвященные герою знаменитой пьесы Жарри «Король Убю»[71]. А во время гражданской войны в Испании, в 1937 году, он создает целую серию антифранкистских рисунков, где уподобляет генерала Франко королю Убю. Более того, в 1941 году Пикассо пишет пьесу «Желание, схваченное за хвост» — шутовскую и непристойную одновременно, в духе Жарри, и демонстрирует друзьям драгоценные страницы рукописи «Короля Убю», многие из которых знает наизусть.

Это родство душ Пикассо и Жарри, которых сильно сближало их стремление к «иконоборчеству», к ниспровержению устоявшихся классических канонов, — одно из ярких подтверждений глубокого единства, при всем кажущемся многообразии, различных видов искусства.

Осенью 1907 года скоропостижно, в возрасте тридцати четырех лет, умирает Альфред Жарри. Но он продолжает вдохновлять Пикассо, вести его карандаш, кисть и перо. И, возможно, не будет слишком большим преувеличением рассматривать Пабло как его наиболее аутентичного последователя.

Аполлинер познакомил Пикассо с Жоржем Браком, художником примерно того же возраста, что и Пабло. Высокий, широкоплечий, Брак гордился своей физической силой. Фернанда недолюбливала его, о чем свидетельствуют записи в дневнике: «Мощная голова белого негра, плечи и шея боксера, черные курчавые волосы. Выражение лица зачастую довольно суровое, голос и жесты грубоватые. Не элегантен, но свободно чувствует себя в просторных одеждах. Вместо галстука — черные тесемки, завязанные слабым узлом, какие носят крестьяне в Нормандии». Уже в течение пяти лет Брак проживал на Монмартре. Сын маляра, ставший художником после обучения в лицее, он увлекся фовизмом — использованием исключительно ярких, резко контрастных, «диких» красок. Но в то же время он считает, что это не должно наносить ущерба структуре произведения. С 1907 года начали признавать его талант, и в Салоне независимых Вильгельм Уде без колебаний приобрел сразу пять его картин. Пикассо тоже заинтересовался Браком и захотел познакомиться с ним.

В ноябре Брак был приглашен в мастерскую Пикассо, он только что вернулся с юга, где, следуя Сезанну, хотел писать горный массив Эстак. Авиньонские девицы шокировали его, он пришел в ужас, особенно от двух женских фигур, расположенных справа на картине. Как ни пытался Пикассо объяснить, каковы были его намерения, Брак не изменил своего мнения. «Послушай, — сказал он, и эта фраза стала знаменитой, — несмотря на все объяснения, твоя картина производит впечатление, будто ты хочешь, чтобы мы жевали паклю или пили бензин».

Таково было начало их знакомства, которое позже переросло в пламенную дружбу, подкрепленную тесным сотрудничеством, — подобных примеров совсем немного. Но пока до этого еще далеко…

Не намного ближе и тот момент, когда Авиньонские девицы привлекут внимание торговцев живописью. Приведенный в замешательство отрицательной реакцией людей, мнение которых он ценил, например Фенеона или Воллара, Пабло просит Вильгельма Уде посмотреть его новое творение. Немец, также озадаченный необычностью этой картины, сообщил своему земляку Даниэлю-Анри Канвейлеру, что в Бато-Лавуар есть огромное полотно в египетском или ассирийском стиле и что эта картина может его заинтересовать. Канвейлер, двадцати двух лет, родившийся в Манхейме в богатой семье импортеров колониальных товаров, должен был стать банкиром. Родители отправили его в Париж на стажировку. Но он, помимо работы, открыл для себя новую парижскую живопись и был потрясен ею. Так он нашел свое истинное призвание и принял окончательное решение — оставить банк. Он станет торговцем картинами и будет поддерживать и рекламировать молодых художников. Он обосновался в небольшой галерее на улице Виньон, рядом с площадью Мадлен, и первыми его приобретениями были работы Вламинка и Дерена.