– Ну? Состоялась встреча?

– Ровно в час пополудни. Мимо прошел фланер с газетой, и оба зашагали назад в Таврический. Там сели на одну скамейку, только с разных концов. Посидели пять минут. Видать, перекинулись.

– Словами или бумажкой?

– Словами.

– Дальше что было?

– Дальше, ваше высокоблагородие, мой субъект отправился на Фурштадскую. Сел там в немецкой пивной, отобедал, пива прорву выдул…

– В немецкой? Так-так. А Виктор Рейнгольдович упрямо думает на англичан.

– Вы погодите, будут скоро и англичане, – ухмыльнулся Грошевой.

– Серьезно?

– Вполне. После того как натрескался, он меня до вечера таскал. Где только ни побывали мы с ним… По Литейному гуляли, потом по Обводному, до Коломны дошли. К вечеру, признаться, я еле ноги волочил. А ночевать субъект пришел на Васильевский остров, в Девятую линию. Вот, здесь адрес и выписка из домовой книги. Зовут Леонид Павлович Алеев. Титулярный советник в отставке, служил по почтовому ведомству.

– Не заметил тебя Леонид Павлович?

– Никак нет.

– Грошевой! Ты мне англичан обещал.

– Сейчас, ваше высокоблагородие. Англичане появились не у меня, а у Сохраничева.

– Он пошел за фланером из Таврического сада?

– Так точно. И прибыли они друг за дружкой на Левашовский проспект в дом одиннадцатый.

– Ух ты! – обрадовался подполковник. – Прямым ходом?

– Прямее некуда.

– Как-то странно. Неосторожно с их стороны.

На Левашовском помещался петербургский филиал англо-датской фирмы «Абент и Столыгво». Фирма официально поставляла на текстильные предприятия России станки и инструмент. На самом деле, как уже знала русская военная разведка, это служило лишь прикрытием. «Абент и Столыгво» была явочной квартирой британской секретной службы.

Артлебен помолчал, потом нехотя признал:

– Ловко они нас одурачили. Хозяин «Дюны» – немец, директор будто бы тоже. Правда, в Касселе такого никто не знает. А Карл Наринг там родился… по бумагам. А? Что скажешь, Сергей Самойлович?

– Легендированный агент, Владимир Павлович. Англичане – мастаки на подобные дела.

– Похоже. Значит, «Дюна» – британская резидентура в Риге. И Таубе был прав. Во дает наш барон… Надо срочно сообщить ему, пока он там все поместья не распродал.

Через три дня после визита на Большую Соборную в номера Мишке позвонили и попросили позвать к аппарату господина Гулбиса.

Тот взял отводную трубку и услышал:

– Юрис Рейнович, доброе утро. Это Клауэ. Помните меня?

– А как же! Доброго вам здоровья, Фриц Янович. Неужели хорошие новости подоспели?

– Не то чтобы новости, но вам надо прийти к нам.

– А для чего?

– С вами хочет познакомиться директор, господин Наринг.

– Вот как? Разумеется, я буду. Когда удобно господину директору?

– Сегодня в три часа. Сумеете?

– Обязательно приду, герр Клауэ. И спасибо, что не забыли мою скромную персону!

Без пяти минут три Гулбис сидел на стуле и неотрывно смотрел на циферблат напольных часов. В «Дюне» опять был только Клауэ. Он возился с бумагами, искоса поглядывая на соискателя места. Потом вдруг спросил:

– А что у вас вышло в Шлиссельбурге?

– Вы откуда знаете? – удивился латыш. Потом хлопнул себя по лбу: – А, понимаю. Справки собрали?

– Мы с кем попало не работаем, – уклончиво ответил помощник директора. Тут распахнулась дверь, и вошел стройный седовласый красавец в дорогой визитке.

– Страфстфуйте!

– Здравствуйте.

Дальнейший разговор проходил на немецком языке.

– Я Наринг, директор «Дюны».

– Очень-очень приятно!

– Так что у вас случилось в Шлиссельбурге?

Соискатель с досадой махнул рукой:

– То же, что и на станции Саблино.

– То есть?

– В Саблино, изволите ли знать, находится самый большой частный пороховой завод в России. Хозяин его – отставной генерал-майор Винер. Пытался я устроиться к нему, рассказал про службу свою на Охте. А он тоже писем потребовал. Какие письма я ему мог дать? После того, что вышло. А без писем ни в какую. Взрывоопасное производство, то да се… Так и уехал ни с чем. Вот, в Риге хочу попытать счастья.

– Садитесь.

Гулбис сел. Директор «Дюны» буквально прожег его взглядом.

– Давайте напрямую, хорошо?

– Давайте.

– Что именно рассказал вам о нашей конторе Титус?

Латыш сощурился, и вдруг стало ясно, что он очень умный человек и лишь прикидывается простаком. Взгляд его по проницательности ничем не уступал хозяйскому.

– Язеп сообщил мне, что «Дюна» на самом деле занимается выведыванием коммерческих тайн.

– Вот как? А для чего он это сказал? – холодно поинтересовался Наринг.

– Надо узнать у него. Но у Язепа больше ничего не спросишь…

– Хорошо, я задам вопрос иначе. Почему он сказал именно вам?

– Я говорил вашему помощнику, что передал Язепу порох. Тот самый, бездымный, сделанный по секретной рецептуре.

– И что?

– Язеп пояснил, что товар – для «Дюны».

– Впервые слышу! – воскликнул директор. – Титус ничего мне не давал, никакого пороха. Ни бездымного, ни дымного.

Гулбис задумался. Потом сказал сквозь зубы:

– Вот скотина. Впрочем, он всегда был такой…

– Какой?

– Сами знаете, какой! – чуть не в истерике крикнул соискатель. – Жулик, ворюга, вот какой!

Все долго молчали, потом Гулбис спросил:

– Это конец? Я могу идти? После того, что случилось…

– Да ничего особенного не случилось, Юрис Рейнович, – неожиданно добродушно ответил директор. – Ну обманул вас Язеп, и нас заодно. Очень на него похоже. Вы правы в оценке этого человека. Видимо, полученный от вас порох он всучил кому-то другому и хорошо на том заработал.

– Мне же дал всего двадцать рублей, – глухо сообщил латыш. – Двадцать! Пообещал еще сто восемьдесят, когда вы с ним расплатитесь. А вы ни сном ни духом… В итоге меня выкинули с позором, и все за смешные деньги.

– Однако вы попались, Юрис Рейнович, – вышел из-за плеча шефа Клауэ. – Допустили где-то оплошность, и вас вычислили. Нам такие люди не нужны. Коммерческий шпионаж – назовем вещи своими именами – требует большой ловкости.

– Это из-за жадности Язепа, – вздохнул Гулбис. – Я должен был дать пятьдесят рублей мастеру, который вынес мне порох. А откуда им взяться? Дорога из Петербурга в Ригу и обратно принесла мне убытки. И за все про все два червонца. Ну, мастеру я ничего не заплатил, конечно, и он меня выдал с обиды. Сам остался без службы и меня подвел, дурак. А все из-за него, из-за друга детства!