решения ждут. Правда, в передовых кругах уже поговаривали, что этот ритуал — тоже скрытый харассмент, потому что оплаченное ожидание и есть первый шаг. Контактон, что ты делаешь…

— Продлить, — сказал Иван, чуть напрягшись.

Отвергали его редко. А тут дополнительная минута прошла вся целиком — наверно, девушка Няша изучала его голограмму. Не то чтобы это было слишком обидно или накладно, но…

— Встреча согласована, — сказала наконец Афа. — Найти телегу?

— Давай.

— Телега найдена. Будет здесь через сорок минут.

— Отлично! Как раз пожру.

Пока Иван ел, чистил зубы и собирал рюкзак (рогатка, нелетальные пластиковые шарики, маска с черепом, зажавшим в зубах розу, респиратор) и одевался (черные сапоги с либеральными голенищами, нейтральная косоворотка, студенческий картуз), телега попала в затор — и приехала аж на семь минут позже.

Иван в это время был уже на улице.

Праздник чувствовался во всем. Вокруг было много дорогих колясок и франтоватых верховых, но мало кто направлялся в центр — участвовать в сердобольских игрищах считалось дурным тоном. Красивые и обеспеченные господа на личной гужевой тяге ехали или за город, или протестовать — и Иван, почувствовав в груди волну симпатии и светлой зависти, дал себе слово обязательно успеть на протест. Чтобы стать одним из успешных людей, надо больше времени проводить в их обществе и поступать как они. Но на Вынос Мозга все равно хотелось посмотреть. Давно уже хотелось…

Телегу наконец подали. Иван окинул ее взглядом профессионала: каурый жеребец-трехлеток, генмод, чипованый естественно, а то бы не пускали в центр, чип скорей всего корейский, телега из углеволокна на японской базе с немецкими пневморессорами и швейцарскими дутиками, дисковые тормоза японские, синхронизированы с чипом — видно по тому, как жеребец заржал при остановке. Откидной верх, поднятый по случаю солнечного дня. По эко-моде никаких кресел — свежее натуральное сено и подушки. Чисто московская смесь Халифата и Азии.

Только после этого Иван посмотрел на возницу. Раскосый, в красном колпаке, с синим монокуляром — все по столичной гужевой моде.

— Товарин до мозгов?

— До Красной, — кивнул Иван, валясь на сено и подкладывая под голову свой рюкзак.

— Наволочки чистые, товарин, — укоризненно сказал возница. — Меняли утром по случаю праздника. Зря брезгуете.

— Ты, брат, реши, кто я тебе, товарищ или барин, — засмеялся Иван. — А не знаешь, так зови батюшкой. Где попутчица?

— Будет попутчица, — осклабился возница. — Через три версты.

Зона «центр» всегда казалась Ивану своего рода кунсткамерой, эдаким музеем человеческой глупости. Говорили, что в первые годы после эко-революции весь центр хотели оставить таким же, как в позднем двадцать первом веке. Но окончательно расселить трущобы никак не удавалось — новые люди заводились в них как клопы, поэтому в конце концов почти всю карбон-застройку снесли, оставив от прошлого только несколько памятных зданий-обелисков.

Эти скалы карбонового зла с черными пустыми окнами, нелепо торчащие среди двухэтажной деревянной Москвы с ее трактирчиками, уютными кучами навоза и конками, завораживали и пугали. Когда-нибудь, думал Иван, будут спорить о том, как их строили… Впрочем, скорей всего сердоболы их все-таки снесут, потому что память памятью, а по ночам туда даже экзоскелетные жандармы не суются. И потом, землицу в центре продать можно, а какой сердобол не копит на банку?

— Мы въезжаем в зону интенсивной государственной эмо-подсветки, — сообщила сухим голосом Афа в ухе. — Фонд «Открытый Мозг» не несет юридической или моральной ответственности за твое дальнейшее эмоциональное состояние.

— А раньше он что, ее нес? — спросил Иван.

— Если коротко, нет.

— А зачем ты тогда про это говоришь?

— Потому что это правда, — проникновенно сказала Афа. — Теперь я временно умолкаю. Дальнейшие вопросы к товарищам сердоболам.

Постылое слово вдруг подняло в груди Ивана волну светлой грусти. Вот поэтому никто и не ездит в центр на праздники, подумал он. Из-за этой сучки Афы и ее пропаганды. Как будто мы не знаем, кто и как нам голову прокачивает. Сволочи баночные, чего захотели — оторвать народ от руководства…

Это как голову курице отрубить, чтобы она потом кругами по двору бегала, пока не сдохнет. Из века в век одно и то же делают… Сердоболы, конечно, те еще субчики, но ведь все держится только на них. Ветряки крутятся, конки ходят, и вновь продолжается бой. Без них что останется? Фонд «Открытый Мозг», преторий с дронами и тартарены…

Жеребец предупреждающе заржал, и телега остановилась.

Вот она, спутница дня.

С первого взгляда Иван понял, что голограмма не обманула — и ему повезло. Няша была самую малость полноватой, но очень и очень милой девушкой провинциального вида — с несколькими мелкими прыщиками на щеках и короткой сердомольской стрижкой «внутренняя мобилизация». На ней было форменное платье, кокетливая сумочка на цепочке и полувоенные берцы.

На кукухе — серпы, молоты, феминитивные кресты с кружочком и пара фрумерских черепов. Огурцов и морковок, тьфу-тьфу-тьфу, вроде нет. Вместо смарт-очков — дорогие и почти незаметные слинзы. Наверно, папа крупный политрук где-нибудь в провинции, а девочка в Москве на учебе.

Поморщившись на кучерскую «товарыню», Няша села в телегу, глянула на Ивана, покраснела и отодвинулась подальше.

— Сена на всех хватит, — сказал Иван с улыбкой. — Ты Няша?

— Ага.

— А я Иван. Ты на мозгах была раньше?

— Была, — ответила Няша. — Третий раз иду. В этом году на Красную площадь не пустят, только к Манежу. Но на экране все увидим. На «Москве».

— Не пустят на площадь? — протянул Иван. — Чего ж мы туда премся?

— Так и хорошо. Мне в том году на площади ногу отдавили. И всю помяли. А чувства мы и перед экраном испытаем.

— Какие?

— Хорошие чувства, — сказала Няша горячо. — Не сомневайся, Иван. Хорошие, верные чувства, которых, по сути, нигде больше не осталось. Надлежащие чувства. Если ты в первый раз идешь и не знаешь, чего и как, держись рядом. Я там как рыба в воде. Я сердомолка.

Последнюю фразу Няша произнесла слегка виновато и улыбнулась. Но как только она улыбнулась, что-то произошло с ее лицом — из полноватой и чуть прыщавой провинциалочки она превратилась в веселую амазонку, и ее невыразительное форменное платье показалось Ивану очень стильным.

— Тогда сажусь на хвоста, — сказал Иван. — Спасибо.

В дороге в основном молчали. Няша дичилась, Иван волновался — но насмешливо кривил рот и жевал соломинку. Наконец телега спустилась по черному каньону Тверской и остановилась на краю огромного пустыря перед Кремлем. Дальше начиналась пешеходная зона.

Иван с Няшей слезли с телеги, расплатились и пошли по вытоптанной жухлой траве в сторону черного зиккурата «Москвы», на фасаде которого уже горел трехмерный экран.

— Манежка, — сказала Няша.

Манежка… Как хорошо, что этому утоптанному полю вернули его древнее название… Мысль была