В душе было хорошо. Было много горячей воды, и сосед дал ему мочалку. Работяги, раздевшись, были здоровые и молодые. А гардеробщица улыбнулась ему и сказала: «Сто и кружку пива?» – и сняла платье со 150-го номера. Одежда оказалась легкой-легкой. Одеваясь, он смотрел на свою грудь, и руки, и ноги тоже были хороши. Все это перекатывалось и закатывалось под фуфайку и брюки, а поверх – ватник.

Направляясь к столовой, он шел как-то особенно упруго и время от времени надувал бицепсы и грудь. И ему казалось, что он с легкостью сделает сейчас сальто, двойное или даже тройное, и пойдет дальше, словно это ничего ему не стоило. А навстречу вырулила десятитонка и ревела, задрав радиатор, и он еле вывернулся из-под колеса. Но ощущение силы вернулось, и походка была красивая, и, пожалуй, он вырос этим летом, потому что вон все его как-то ниже. Потом он вдруг вспомнил про свое лицо, а оно ведь, наверно, осунулось и теперь уже не такое нестерпимо круглое. Тогда он придал лицу твердость, и щеки прилипли к скулам, и ноздри вздулись изящным рисунком. Он придал взгляду живость и с легкостью взбежал по склону и через ступеньку по лестнице, а выходящая девушка взглянула на него в упор, испытующе и с интересом.

Проскользнул в дверь, и вот он в вестибюле столовой. А перед ним зеркало в рост. И в зеркале возмутительно круглое его лицо, распаренное, красное, и блестящий нос, и нелепо выпяченная губа, и круглые бессмысленные глаза, что-то невозможное на голове, то есть волосы, мало сказать, не лежат, и вся фигура неожиданно широкая и короткая. А рядом смеялись две девушки.

Тогда он вспомнил, что свой профталон он проел еще до смены и придется опять с безразличным видом тащить тарелку из-под носа раздатчицы. Стало неуютно. Но поесть-то было надо. «И потом у них все равно не убудет», – подумал он. «Мы всегда так делаем, – говорили работяги. – Неужели ты думаешь, что они позволяли бы таскать, если бы с них требовали за каждую порцию. Не такой народ! Сами тащут».

Сегодня хорошая раздатчица. Толстая, коротенькая, смешливая. Ей всегда можно заговорить зубы. Вот сейчас, эдак свободно и развязно: «Ну, чем сегодня кормите, милая?»

– Здрасте! – выпалил он и замолчал. И покраснел.

– Здравствуйте, – сказала она. – Ну, что – отработали?

Рядом подошел один работяга и без слов забрал два вторых.

И второй – два компота. И третий. Они все сидели перед сменой за соседним столиком и уже съели свой обед.

– Да, – вздохнул он, – отработал вот.

«Теперь-то уж и не взять», – подумал он и отошел от окна. И совсем она не такая уж хорошая. Вот разве… Блестящая идея! У него же есть талоны на молоко! Подойдет и спросит, а пока она будет ходить за молоком, стянет второе. «Ловко, – подумал он, – красиво».

И снова подошел к окошку.

– А молоко у вас есть? – деревянно сказал он.

Но молоко уже стояло рядом на подносе. Она забрала талон и подвинула кружку.

Не везет!

И еще идея:

– Послушайте, а нельзя ли обменять два талона на стакан сметаны?

Очень славная эта раздатчица.

– Сейчас узнаю, – сказала она и скрылась с талонами. Он схватил два вторых – две жареные колбасы с картошкой – и, не смотря по сторонам, понесся за колонну – там столики. Из-за колонны внезапно появилась тетка в белом халате и с грязной посудой. Они столкнулись. И одна колбаса упала, и одна посудина упала. Кричала женщина в белом. Но посудина оказалась целой.

– Что вы орете? – грозно сказал он.

– Где же вы пропадали? – сказала раздатчица. – Вот ваша сметана.

– Да вот помогал… Посуду убирал.

– Да? – сказала она.

– Спасибо, – стушевался он.

Колбаса, картошка, сметана. А хлеба – так целая бесплатная гора! К нему подсел работяга.

– Ну как, Кирюша, отработал?

– Отработал, – радостно сообщил Кирюша.

– Обедаешь?

– Стащил! – заликовал Кирюша.

– Правильно. Я же тебе говорил: так и надо. Что же тебе, голодному ходить, что ли?

– И потом, – добавил Кирюша, – если бы им попадало за это, так они бы следили – дай бог!

– Да они сами как тащут! – подтвердил работяга. – Тут работать и не таскать…

– Конечно, тащут, – сказал Кирюша.

У проходной скапливался народ. Ждали автобуса.

– Закуривай, Кирюша!

Вот и прекрасно. Сытость разлилась по телу и подкатывала волнами. И затяжка расплылась в сытости. И сегодня – суббота, а завтра – воскресенье.

– Автобус!! – рявкнули хором.

В этот автобус не входят с передней площадки, не уступают женщинам и старикам дорогу, как когда-то давно, месяц назад в Ленинграде. Здесь едут с работы, и здесь надо суметь занять место. Вот так – раз-раз! – дергался Кирюша в серой грозди спецовок, такой большой, что фантастически узкой казалась щелка двери. Но вот он внутри, и еще свободные места. «Слева или справа?» – подумал Кирюша. И кинулся налево. А там как раз смачно хрустнул сиденьем здоровенный парень. Направо?

Но там тоже уже кто-то сел и, держа широкую черную ладонь на сиденье, кричал: «Ваня! Ваня!» «Это не меня…» – подумал Кирюша, обреченно хватаясь за поручень. И вдруг: «Кирюша! Садись скорей – я занял!» – донеслось до него.

Он занял место у окошка.

А в окошке заключался рабочий поселок и кончался рабочий поселок. Заключался кусок озера и кусок торы, и низкорослые, хватающиеся за воздух и за землю, сосенки и березки. И заключался еще один рабочий поселок. Входили люди. А на заднем сиденье сидели семь человек, и было почти свободно. «А в Ленинграде едва умещаются пять», – подумал Кирюша. Автобус дребезжал до невозможности. В щели пробивалась пыль и ложилась толстым слоем на плечи и колени.

– Что-то ты больно игриво трешься, бабушка! – сказал молодой скалозубый работяга замотанной в платки и ватники старухе с ведром.

– А я и не прочь, – сказала она, – пошли со мной за ягодой…

Заржал он, заржали его друзья, а он вывел пальцем слово на ее пыльной спине. И они снова ржали. И Кирюша тоже. Были они здоровые и молодые.

Вошла чистая, круглая, красивая девка.

– А что? Ничего… – толкнул соседа в бок Кирюша.

– Да, в самый раз, – согласился сосед. – Да у тебя, я вижу, губа не дура. Эй, милая, – крикнул он ей, указывая на Кирюшу, – смотри, парень-то хоть куда!

– Ишь ты, миленький, – пропела она. – Розовенький-то какой, прямо пряник. – И потрепала Кирюшу за щеку.

– Но-о-о! – пробасил Кирюша. – Ты не очень-то – здесь не сеновал!

– А что – хочется тебе на сеновал? – рассмеялась она.

Вошли трое пьяных. А один был совсем не пьяный. Высокий такой, стройный, зубы белые и все прочее. «Красивый парень, – подумал Кирюша и с удовольствием стал смотреть, как парень двигается, говорит, смеется. – Лицо-то какое правильное. Прямо странно…»