— Что ты имеешь в виду? — она хмурится. — Они уходят. Они отказываются от своей премии в конце года, но, в общем, это их решение.

— Вот так просто? Так легко?

— Эмма, Мэтьюзз — занятые люди. У них есть бизнес, которым нужно управлять, и всевозможные вещи, которые держат их в тонусе. Просто так получилось, что у них тоже есть очень специфические вкусы и предпочтения, которые мало кто за пределами этих стен поймет. Так что работа Стеллы — найти тех, кто действительно понимает и, кто соответствует их вкусам. Для всех было бы контрпродуктивно держать кого-то здесь против их воли.

Скрестив руки на груди, я вытираю ладони о рукава. Если Фрэнки ушла отсюда добровольно, почему она не связалась со мной? Мы никогда так долго не разговаривали. Мы обещали друг другу, что никогда этого не сделаем.

Обри делает шаг ко мне, прищурившись, как будто пытается разгадать меня.

— Что, что-то случилось? Ты пересматриваешь условия своего контракта?

Я качаю головой.

— Нет, я ничего не пересматриваю. Я просто, — я прочищаю горло, пытаясь придумать оправдание своему поведению, — это принятие, вот и все.

Она ухмыляется.

— Ну, конечно. Я думаю, любой, на кого заявил права Адам Мэтьюзз, остался бы. Я все еще не могу поверить, что он сделал это.

Протягивая руку к раковине, она достает мусорное ведро, полное грязной посуды. Она указывает на боковую стойку, на которой громоздится еще больше тарелок и столового серебра.

— Хорошо, итак, у меня есть четкий приказ оставаться возле тебя, пока мне не скажут иначе. Полагаю, мы будем работать в паре.

Я перевожу взгляд с тарелок на Обри, которая натягивает пару перчаток. По какой-то причине я не могу представить ее занимающейся чем-то настолько обыденным в этом доме.

— Так… это то, что ты делаешь каждый день?

Ее губы кривятся, когда она качает головой.

— Нет. Мы со Стеллой решаем деловые вопросы Мэтьюзз.

Ее взгляд скользит вниз к списку в моей руке.

— На твоем месте я бы начала. Ты заканчиваешь на сегодня только после того, как выполнишь все, что указано в твоем контрольном списке, или, когда твой хозяин призовет тебя. О, и, — она кривит губы, оценивая состояние моей прически и минимальный макияж, — я позволю тебе сначала помыть посуду, но потом мы сделаем небольшой крюк в спа. Наши хозяева известны своими неожиданными звонками. Он может прийти за тобой в любое время.

Тепло разливается по животу при этой мысли, хотя жесткий взгляд в его глазах ранее заставляет меня сомневаться, что он когда-либо придет за мной.

Я пытаюсь игнорировать волну разочарования, которая захлестывает меня, когда я открываю кран.

— Так… ты останешься со мной на весь день?

— Весь день.

Я сглатываю, задаваясь вопросом, как, черт возьми, я должна добиться какого-либо прогресса, когда она приклеена ко мне.

Это слишком удобно.

Что-то подсказывает мне, что Адам знает больше, чем я предполагала.

— Темная богиня движется внутри меня;

Мне она приносит плод сокрытого.

— Сеговия Амиль

День за днем проходит по той же разочаровывающей схеме. Как и обещано, Обри не оставила мне возможности дышать, не говоря уже о том, чтобы подглядывать. Она преданная служанка, такая же, как и все остальные, что меня удивляет. В ней нет ничего, что кричало бы о последовательнице, не так, как я вижу это в отношении Стеллы и других, с кем я встречалась. Она свободная душа со своей собственной волей, очень похожа на мою сестру, хотя на этом их сходства заканчивается.

Я далека от того, чтобы разбираться в людях из дома Мэтьюзз.

Мои обязанности заставляют меня торчать на кухне. Самым волнующим моментом, который я испытала за всю неделю, было то, что я наткнулась на Гриффа в кладовке с расстегнутыми брюками и секретаршей на коленях, но даже это было разочарованием. После его поведения в Темной комнате я ожидала от него большего.

Я в той же лодке, в которой была, когда впервые приехала сюда неделю назад. Каждый день, когда меня отпускают, Обри провожает меня в комнату Адама. И каждый день я намеренно замедляю наш темп, впитывая каждую деталь окружения и отслеживая каждую камеру, мимо которой мы проходим.

Нет никакого способа пробраться наверх незамеченной, не говоря уже о подвале, куда мне так хотелось попасть. Иногда я забавляюсь идеей попытаться сделать это в любом случае.

Что тут терять?

Тем не менее, я еще не рискнула. Каждую ночь я прихожу в комнату Адама только для того, чтобы найти ее пустой, холодной, безжизненной. Здесь еще более одиноко, чем я думала. Более одиноко, чем в отведенной мне комнате в женских покоях. Потому что теперь в течение дня всегда вспыхивают искры надежды, предвкушения и опасности, что, возможно, он будет ждать меня там.

Что, возможно, он захочет меня увидеть.

Действительно увидеть меня.

Тогда я вспоминаю, кто я такая, и что никто не хочет видеть те части меня, которые я так старательно пытаюсь скрыть. Это простой факт, а не то, о чем я сожалею.

Фрэнки любит меня, и она всегда поощряла меня использовать искусство как отдушину. Но даже она не смотрит на мои картины. А если бы посмотрела, то все равно не увидела бы того, что вижу я.

Кто-то вроде Фрэнки никогда бы не увидел меня по-настоящему. Она могла бы смотреть прямо на мою душу, размазанную по холсту. Она могла бы наклонить его для лучшего освещения. Но даже если бы она это сделала, она была бы как человек, стоящий на краю обрыва, боящийся прыгнуть вниз, не понимающий глубины моих чувств. И если бы она действительно пошла бы на такой шаг, не уверена, что она была бы готова к последствиям.

Есть разница между любовью к кому-то таким, какой он есть, и желанием видеть все его части. Я уже некоторое время это понимаю и никого за это не виню.

Всю свою жизнь я искала одобрения у мамы. Я искала любви и общения у Фрэнки. Я искала удовольствия и нескольких мгновений чистого освобождения от искусства и мужчин.

Но я давным-давно перестала искать кого-то, кто по-настоящему посмотрел бы на меня.

Хотя я должна признать: здесь, в месте, где все вокруг, вполне возможно, такие же мерзавцы, как и я, а некоторые даже больше, — наблюдать, как мой собственный хозяин, единственный мужчина, чья