— Что, не показалась я твоим родителям? Что я сделала не так? Что же им могло не понравиться? — спросила она вызывающе. — Мое, увы, не дворянское происхождение, да? Говори! Лучше, если это ты скажешь сам, а не будешь лицемерить, как твои родители…

Владимир обреченно вздохнул и, не глядя Гале в глаза, начал говорить:

— Ты права, мать и отец категорически против наших серьезных отношений. Ты же знаешь, что я никогда не придавал никакого значения национальности. — Сделав паузу, он продолжил: — Мне даже в голову не приходило, что ты еврейка. По правде говоря, я никогда не слышал раньше твоего отчества. — Он помолчал, набрал в грудь воздух, как бы решаясь добавить что-то еще важное. — К тому же через свои связи он навел справки и узнал, что твой отец сидел в тюрьме… — Владимир осекся, увидев, как у Гали гневно сверкнули глаза. — Да мне-то все равно! — горячо стал заверять он ее. Гали продолжала молчать, глядя на Владимира, как будто видела его впервые. Как последний аргумент Владимир выпалил: — Отец сказал, что, если мы поженимся, мне не видать МГИМО как своих ушей и мне придется забыть о дипломатической карьере. — Владимир снова умолк. Галя не прерывала его, ожидая следующего удара. — Они не против того, чтобы мы пока встречались, они только против женитьбы. Но… Гали, ведь впереди еще пять лет… Многое может измениться, — умоляюще закончил Владимир.

— Ты все сказал? — холодно спросила Гали, полностью контролируя себя, хотя внутри ее бушевали безумные страсти: обида, разочарование, гордость, гнев, презрение… и ненависть. — Так вот, иди и налаживай отношения со своей соседкой по даче. Мне же больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, никогда не станешь мужиком. Прощай! — Она резко повернулась к нему и гордо зашагала к метро.

Позже осталась только дикая злость на себя за то, что не смогла осуществить свой план и вырваться из ненавистной нищеты. Галя Бережковская получила жесткий урок… Она впервые почувствовала свою незаслуженную «ущербность», о которой открыто говорить в обществе было не принято. Эта первая травма останется с ней на всю жизнь.

Но в то лето сексуальный опыт Гали значительно возрос. Точнее, не опыт, а количество партнеров. Гали понимала, что те быстрые и неуклюжие гимнастические упражнения, в которых ее вынуждали, правда по собственному желанию, принимать участие знакомые мужчины, вряд ли имеют что-либо общее с истинным сексуальным наслаждением, известным ей по романам французских классиков. Трудно назвать искания Гали бесполезными, так как для того, чтобы найти крупицу золота, даже опытному старателю приходится перекопать тонны песка.

Так она оказалась в постели известного художника-оформителя Виктора Храпова, славившегося на всю Москву своей широтой, галантным ухаживанием и выдающимися мужскими талантами. Сам он был маленького роста, лысоват, с белесыми близорукими глазками, да вот поди же… Как говорится, мал золотник, да дорог. Интересно то, что Храпов, каким-то непонятным образом, распространял вокруг себя синдром Казановы. Объяснить это было трудно. Синдром выражался в том, что многочисленные его поклонницы, побывавшие хоть раз с ним в кровати, передавали его своим подругам как эстафетную палочку. Они взахлеб рассказывали о том, какой он щедрый и интересный человек и, в первую очередь, какой он необыкновенный мужик. При этом каждая из них настоятельно рекомендовала подругам обязательно встретиться с ним, предлагая организовать свидание, что, прямо-таки скажем, не характерно для женского племени. Вскоре они превратили его в легенду при жизни, своего рода «переходящее красное знамя» или, как сегодня говорят, в секс-символ.

Единственными конкурентами Виктора на этом поприще были грузинский красавец Юрий Пайчадзе, студент Всесоюзного государственного института кинематографии, и известный московский повеса Феликс Воробьев, которого после фильма «Римские каникулы», только что прошедшего в Москве, все за глаза называли Грегори Пеком. Эта троица постельных «стахановцев» пропускала через свои ложа всех знатных красавиц страны. Первым из них познакомился с Гали все тот же вездесущий Храпов. Он-то и открыл Гали просторы нового для нее солнечного мира наслаждений, в который с той поры она не переставала стремиться при любых обстоятельствах и при каждом подходящем случае. Ее инициация в «фан-клуб» Виктора Храпова случилась на его квартире в районе Сокола.

Гали и Виктор поднялись в лифте на пятый этаж и вошли в большую квартиру с высокими потолками. В квартире все указывало на безукоризненный вкус, финансовые возможности и интересы хозяина. О вкусе мы могли даже и не упоминать — ведь хозяин был самым модным художником-дизайнером Москвы, а значит, и всего Союза ССР.

Гали продолжала рассматривать с большим вкусом обставленное жилище Храпова. Виктор, как истинный художник и ценитель прекрасного, восхищенно изучал внешность Гали, пытаясь найти в ее облике хоть какой-то изъян. Решив, что занятие это бесполезное и что у него еще будет возможность поближе познакомиться с архитектурой ее тела, Виктор любезно пригласил Гали расположиться в удобном кресле у журнального столика. Сам же сел напротив, на огромный диван, над которым висела одна из его лучших картин с изображением откровенной сцены из жизни императора Нерона. Гали, незаметно поглядывая на действо, разыгрываемое на картине, стала мысленно примерять себя к исполнению роли одной из прекрасных черных наложниц, пристроившейся между ног сластолюбивого тирана с лицом, отдаленно напоминавшим Виктора Храпова.

Виктор знал: разговор обязательно коснется картины — это был его отработанный ход в подобных ситуациях. Всегда, после короткой светской беседы о погоде и новостях, наступала некоторая пауза, используемая собеседницей для углубленного изучения деталей картины. Затем следовали разговоры о технике любви античной эпохи, которая, по мнению опрошенного большинства, не претерпела со времен Римской империи значительных изменений.

Нужно отдать должное его провидению. Будучи натурой чувственно одаренной и к тому же хорошим психологом, он увидел в Гали московскую версию Галатеи, уличную девчонку, начинающую продавщицу собственного тела, — воск, из которого можно, если постараться, сделать светскую даму. Точнее, содержанку для элиты светского общества — предмет вожделения, восхищения и зависти круга, в котором он вращался. Они стоили друг друга: Гали держала обещание, которое когда-то дала себе.

Виктор поставил на журнальный столик два бокала, бросил в них кубики льда, смешивая соломинкой джин с тоником. Затем, с видом величайшего почтения, церемонно вложил высокий бокал в обе руки Гали, которая в это время не знала, куда их деть.

— У меня есть предложение, — продолжал Виктор, — после аперитива мы поедем поужинать в «Националь», а затем вернемся ко мне и послушаем кое-что из моей коллекции пластинок. А по дороге ты мне расскажешь о себе то, что считаешь интересным.

Гали с энтузиазмом приняла предложение Виктора, так как уже была изрядно голодна. Ей импонировала манера Виктора излагать свои мысли: ненавязчивая, но в то же время не терпящая возражений в силу своей галантной простоты.

— Сочту за честь, — с усмешкой произнесла Гали, вспомнив фразу из одного из прочитанных ею рыцарских романов. Господи, неужели она когда-то грезила о прекрасной даме?