хотя те напали первыми. Интуиция подсказывает: он не рисуется и не преувеличивает. Грудь распирает от гордости за него, а кулаки зудят. Я сделала шаг — подала анкету и малодушно пытаюсь спрятать голову в песок, а он бьется. Бьется за нас двоих. Он в сотнях километров, но я чувствую его присутствие рядом и иррациональную уверенность, что он меня защитит.

Пристально рассматриваю фотку, сопоставляю с тем, что только что услышала, и всхлипываю от нахлынувшей волны тепла.

Никогда не понимала, почему люди чуть ли не с самого сотворения мира так хайпуют на теме любви, с удовольствием обманываются, обжигаются и страдают. Мне было стыдно за Алину, залетевшую от «мимолетной, но светлой и чистой», и за маму, утверждавшую, что этому состоянию невозможно противиться. Однако блок из доводов разума больше не работает.

Глеб мне нравится. Окончательно и бесповоротно.

Не в силах сдержать счастливый смех, говорю, что ему идет. Он реально крутой, а мне только предстоит с этим свыкнуться.

— Теперь ты не похож на ботана.

Мелюзга, похватав куртки, с воплями разбегается, и я пробираюсь к своей верной косухе. С удовольствием набрасываю ее на плечи, и все то же надежное тепло обволакивает тело, сердце и душу. Вразвалочку иду к холлу, но не ощущаю под ногами твердого пола.

У доски почета, уперев руки в бока, стоит Милана и, прищурившись, вчитывается в недавно появившийся список — не иначе, вспоминает, как выглядят буквы. Кислова тычет пальцем в чью-то фамилию и многозначительно переглядывается с Антоновой. Не нужно быть экстрасенсом или обладать острым зрением, чтобы понять, в чью именно.

Расправляю спину и, ликуя, выхожу под проливной дождь.

Холодные струи бьют по затылку, затекают за шиворот и в глаза, но только еще больше раззадоривают: да, я ведьма, вся в черном, гуляю под осенним ливнем и мне норм. У меня есть друг — сумасшедший, красивый, крутой и понимающий. Черта с два вы меня остановите!

— Ты серьезно раскидал их засветил фонари? Хотела бы я на это посмотреть... Наверное, было эпично, как финальные битвы в азиатских боевиках. Кстати, мою фамилию включили в список. Это, конечно, ничего не значит, но Орлова напряглась — теперь точно не заснет, пока не придумает, как поставить меня на место! — перекрикивая шум дождя, надиктовываю еще одно сообщение и отправляю Глебу, но над головой вдруг с хлопком раскрывается черный зонт, поток воды прекращается, а рядом возникает чье-то плечо, обтянутое синей плотной тканью.

— Нелли, от самой школы за тобой бегу. Ты чего без зонта? Давай ко мне, места хватит, — Артем сладко улыбается и невинно хлопает медовыми глазами, а на моих зубах хрустит песок с привкусом фальши. Он не звал меня и не догонял до тех пор, пока я не свернула за угол, и школа не скрылась из вида, а теперь играет в рыцаря. Или мне стоит срочно обуздать паранойю.

Натягиваю кроткую улыбочку и благодарю. Тем более, мы почти пришли — в десяти метрах маячит мой подъезд, унылые кусты шиповника и мокрые лавочки.

— Да, жаль, что ты не успел. Сильнее промокнуть уже нельзя, поэтому забей. Я добегу и так.

Ускоряю шаг, но он увязывается следом и идет в том же темпе.

— Видел тебя в списках. Молодец, что решилась.

— Артем, даже если произойдет чудо, и детки проголосуют, ты посмотри на меня. Директора же удар хватит. А вместе с ним и комиссию.

— Ты не права. Всегда можно перекрасить волосы, смыть мейкап и сменить стиль.

Он откровенно душнит, и я огрызаюсь:

— Помнится, именно он тебя и привлек!

Разговоры о моей внешности всегда бесили, а после маминого несработавшего совета вообще действуют как красная тряпка на быка. Артем напрягает и злит, и больше не кажется красивым. А в сети ждет Глеб — мне жизненно необходимо с ним увидеться и потрепаться.

Поднимаюсь на бетонный пятачок перед подъездной дверью и пытаюсь отделаться от назойливого внимания Клименко:

— Все, дальше провожать не надо! — порывшись в кармане, подношу к домофону ключ, вхожу в полутемное сырое помещение, но Артем, поставив ногу в проем, складывает зонт и вваливается за мной.

Тяжко вздыхаю:

— Эй, я не могу пригласить тебя в гости. У меня не прибрано, дома сестра и племянник...

— С кем ты так увлеченно общалась? — Он пропускает мою реплику мимо ушей, но смотрит с тоской, нежностью и заботой.

— С сестрой и общалась! Она просила с готовкой помочь. Я правда спешу, пока! — хриплю и отступаю к стене, но Клименко внезапно разводит в стороны грабли, обхватывает меня и крепко прижимает к себе. В кармане жужжит оповещение, я в отчаянии дергаюсь, но вырваться не получается.

— Перестань, это лишнее, Артем! — просовываю кулаки между собой и его твердой грудью и изо всей силы надавливаю. Он тут же убирает руки, желает мне хорошего вечера и вываливается в дождь, а я повожу плечами, чтобы стряхнуть оцепенение.

— Ну, и что это было, придурок? — Недоумеваю и негодую, пока поднимаюсь на свой этаж.

С грохотом снимаю в прихожей ботинки, вешаю косуху на крючок и, по пути стянув в ванной полотенце, сушу волосы и щелкаю кнопкой на чайнике. На ходу прослушиваю прилетевшее сообщение: Глеб, словно прочитав мои мысли, предлагает попить чай.

Алина с любопытством выглядывает из комнаты, но я жестоко пресекаю любые расспросы:

— Это Старостин. Спрашивает, что задали. У него ноут накрылся.

Старостин — прыщавый ботан с паскудным характером, считающий себя сердцеедом и мачо. Ему даже Милана не по статусу. Звонить мне он ни за что не станет, но отмазка прокатывает — Алина разочарованно вздыхает и возвращается к Боре.

Едва успеваю сменить промокшую форму на домашнюю футболку, на связь выходит Глеб, и мы, под аккомпанемент дождя и завываний ветра, пьем чай. Он снова странный — смущает разговорами об отношениях с парнями и обмене нюдсами, наезжает на Артема, но еще больше я смущаюсь от его темных глаз, покрасневших щек и украшенного ссадиной лица. Бросает в жар, но мне нравится таять от его взгляда. Мы словно открыли потайную дверцу, о которой не подозревали, и за ней обнаружили комнату, полную занятных секретов. Вместе распаковываем их, и содержимое оказывается для каждого из нас сюрпризом.

Глеб замечает, что вогнал меня в краску, бросается исправлять ситуацию, но ее не нужно исправлять. Он понимает и это, и в его глазах вдруг проступает второе дно —