нами пролегает потрескавшийся асфальт старой заброшенной танцплощадки.

Артем отпускает и снова ловит мою руку, разворачивает меня к себе, и на поясницу опускается теплая жесткая ладонь.

— Ты что?! — ахаю и пячусь назад, но он только подмигивает:

— Вальс. Хочешь, покажу простейшие приемы? Это несложно. Смотри, сначала нужно научиться основному шагу — квадрату, который «рисуют» танцоры. Он выполняется на три счета. На «раз» я шагаю вперед с левой ноги. Вот так... — он увлекает меня за собой, и я послушно следую за движением. — Смягчи колено опорной ноги и делай скользящий шаг с носка на всю ступню. Так. Теперь перенести вес на правую ногу. Смягчи колено...

Стряхиваю оцепенение и старательно выполняю все указания, но сбиваюсь, и на его белой кроссовке остается рифленый грязный след моей подошвы.

— Черт! Прости. Ничего не получится... — я опять заливаюсь позорной краской, но Артем долго и пристально смотрит на меня и вдруг вкрадчиво шепчет:

— Нелли, если захочешь, у нас с тобой вообще все получится. Я тебе обещаю.

* * *

Зря я сделала домашку на три дня вперед: в результате теперь нечем заняться. Наливаю в кружку горячий черный кофе, залезаю на подоконник и, прислонившись к пластиковому откосу, всматриваюсь в осенние сумерки. Я скучаю по Глебу — он сейчас очень мне нужен. Как отдушина. Как глоток холодной воды после переслащенной газировки.

Но он не пишет, и я впадаю в уныние.

Зато от Артема прилетает пожелание спокойной ночи и милый смайлик в виде спящего облачка.

После его чересчур самоуверенной, двусмысленной фразы нервы шалят, ничего, кроме раздражения, сообщение не вызывает, но я отправляю в ответ точно такое же.

Вообще-то, я знаю, как танцевать вальс. Но, в отличие от Миланы, не считаю, что три года посещений танцевального кружка можно назвать хорошим уровнем.

Допиваю кофе, включаю ночник и готовлюсь лечь спать, но короткое жужжание оповещает о голосовухе. По-турецки расположившись поверх пледа, проверяю диалог, с облегчением обнаруживаю, что она от Глеба и слышу короткое: «Привет».

Предлагаю поболтать по видеосвязи, но он отказывается и не объясняет причин. Я не расстраиваюсь: мало ли, может, у него опять не убрано в комнате.

Быстро рассказываю, как прошел день: о прогулке с Артемом упоминаю вскользь, как будто она ничего не значила, зато подробно останавливаюсь на грядущем мероприятии и возможном провале Миланы.

Вопреки устоявшейся традиции, Глеб не посвящает меня в свои дела и, выслушав, спрашивает:

— Почему все так носятся с этим балом?

— Видишь ли, это одновременно смотр и конкурс. Школа, занявшая первое место, получает грант, директор — какие-то плюшки, ученики — уважение и почет. Если ты претендуешь на звание короля или королевы, ты обязан принять участие, закрыть бал вальсом и завладеть умами всех: учителей, ботанов, придурков, серой массы. Прикол еще и в том, что когда-то у нас был довольно сильный танцевальный кружок, и желающих попробовать себя на самом деле много.

— Ты же ходила на этот кружок?

На мгновение подвисаю: Глеб вытащил наружу еще один мой страшный секрет, но отпираться нет смысла — он все равно слишком многое про меня знает.

— Ну, да. Нас с сестрой записали туда по той же причине, что и тебя на гандбол — чтобы не болтались без присмотра. Преподавательница — Жанна Аркадьевна — была лютой женщиной: весила под двести кило, но в начале каждого урока включала музыку и выдавала перед офигевшими детьми страстный энергичный танец — аж полы трещали. Она вселяла ужас. Называла подопечных бесталанной никчемностью, орала, одергивала и раздавала подзатыльники. Алина, смекнув, в какой ад попала, поулыбалась маме и технично слилась после двух занятий, а я решила вгрызться в это дело зубами и всем доказать, что сумею справиться. Меня поставили в пару к Вове Боброву, Орлову — в пару к Олегу — мальчишке постарше. За три года через кружок прошло много ребят. Мы выиграли несколько конкурсов, но потом Бобров типа вырос, решил, что танцы — это не по-пацански, и перестал приходить. Вскоре Жанна ушла в декрет, и лавочку прикрыли.

— То есть ты почти что профи, но не подала заявку на участие? Надо это сделать, Неля.

— Ты совсем того?

— Просто сделай это!

— Зачем?

— Чтобы свалить Милану. Представь: она десять лет к этому стремилась, представляла себя на месте самых крутых выпускниц, а тут появляешься ты, и лавры достаются тебе. Сомнительные, конечно, лавры. Но важны не они, а то, что звезда впервые окажется на обочине жизни.

— Как, по-твоему, я отправлю ее на обочину жизни, если не танцевала с четвертого класса! — Привожу главный аргумент, но Глеба он не впечатляет:

— Ты вспомнишь, как это делается. Я в тебя верю.

— Да меня же никто не выберет!

— Попытка не пытка. А вдруг? Твое падение произвело фурор, теперь надо закрепить успех.

— Они не проголосуют, Глеб!

— Они точно проголосуют!

Он сегодня другой — более резкий, взвинченный, настойчивый, и даже слегка пугающий.

Мы прощаемся, но напоследок он присылает голосовое, в котором прибегает к запрещенному приему:

— Только не говори, что решила слиться, и что тебе слабо!

Долго сижу и гипнотизирую взглядом старенький ноутбук, обклеенный потертыми наклейками с черепами и розочками. А потом перебираюсь на крутящийся стул, вылезаю на школьный сайт и заполняю дурацкую анкету.

Глава 19. Глеб

Во вторник с самого утра льёт дождь.

Открываю глаза и лежу, уставившись в серое окно, где уныло покачиваются мокрые ветви деревьев.

На душе так же гадко, как и на улице. Так бы спал и спал дальше, но мама суетится, собирается, будит меня, чтобы я не проспал.

Вся вчерашняя возбуждённая эйфория от «приближающейся победы» сошла на нет.

Может у меня биполярка? Может я и правда не знаю, чего хочу? Может, я думал, что знаю, но на самом деле не знаю?

Ночью мне снилось, что я попал на ток-шоу и ведущий, очень похожий на мужика из передачи про погоду, которую обычно смотрит мама, требует, чтобы я поделился со зрителями «своими переживаниями». Отчего-то там, во сне этот вопрос меня ужасно пугает, я мечусь и сгораю со стыда, не в состоянии произнести ни слова. У меня в руках микрофон и все ждут. А я молчу… Молчу и молчу, не из-за того, что нечего сказать, а потому что чувствую, что если заговорю, случится нечто ужасное.