котле варилась вместе с травами еда – так долго, как следовало когда-то варить медвежатину. Напиток имел горьковатый привкус, но какое это имело значение? У нас есть еда, которой хватит надолго! На следующий день ты сделал из барсучьей головы студень – мы ели его целую неделю, экономя каждый кусок. Туне Амалия солила мясо, готовя к длительному хранению, а я приправила небольшой кусок майораном и можжевельником, а потом обжарила и долго варила. Ты тщательно собирал каждую ложку прекрасного жира, всплывавшего на поверхность. Вечером мы красиво сервировали тушеную барсучатину с горохом и капустой и поставили на стол.

– На вкус как баранина, – задумчиво сказал ты.

Туне Амалия согласилась. Баранину вы никогда в жизни не пробовали. Мне же было не до сравнения.

На следующее утро, когда я проснулась, тебя не было, и во второй половине дня ты появился, неся убитую белку. В твоем упрямстве мне чудились отголоски Армуда, словно он прододлжал жить в твоих зрачках. Я стала слишком неповоротлива, чтобы подниматься на башню, так что ты уходил за озеро один, неся ружье, которое было больше тебя. Много часов подряд ты проводил в ожидании зверя, который спасет наши жизни. Возможно, это было бегство. Хотя меня не было рядом, я буквально видела, как ты сидишь один на площадке башни. Как ты вырубаешь мелкий кустарник, прежде чем идти домой, чтобы поляна не заросла, как оглядываешь лес, поляну и озеро, в котором заснули кувшинки. Твои мокрые ноги и покрасневший нос. Медленно опускались снежинки, холодя твое тоненькое тельце. А тот, кого ты называл отцом, так и лежал под могильным камнем. О, Руар, весь в синяках от ружья, которое ты волочил за собой через лес, ты все равно был полон воли и радости. К тому времени, как закончились патроны, ты обеспечил нас запасами на всю жиму.

Помню один день, до боли синий – ни облачка на небе, чистая красота вперемешку с холодом, убивающим все живое. Туне Амалия пошла с тобой, чтобы посидеть в шалаше, глядя в бойницы, пока ты ждал добычи. Я только-только начала беспокоиться за вас, и потому помню тот момент с особой радостью. Издалека я услышала ваши голоса, звенящие серебристыми колокольчиками, словно трели чудесных птиц. И вот появились вы: коротенькие ножки Туне Амалии, ступающие по траве, одна ленточка в косе развязана, волосы растрепалась, Беатрис с локонами из шерсти волочится по траве. У тебя нос перепачкан землей, в руках ружье, которое больше тебя, ты шагаешь рядом с сестрой. Вы смеялись, шли голова к голове. Благодаря ружью и твоему упорству мы пережили скупую осень и холодную зиму. Мы уже не так голодали – или же просто привыкли. Ради вас я притворялась ведьмой на помеле – пока на печи варилась каша, я хохотала, кривлялась и произносила заклинания, размахивая большой ложкой, которую вырезал Армуд. По иронии судьбы именно ведьма, живущая во мне, когда-то привела нас сюда. Я оберегала вас от голода, от острых предметов, от проказы и сибирской язвы. Холодными зимними ночами согревала вас своим телом, в летний зной охлаждала водой из ручья. Чем больше я притворялась, что у меня есть небывалые силы, тем больше это становилось правдой.

В ту осень снег несколько раз таял, но под конец установилась прочная корка, которая обещала сохранится до нового года и до весны. Озеро замерзло – по утрам, когда мы просыпались, танцующие снежинки заполняли собой черный воздух. Лес лежал, отягощенный снегом, все съедобное укрыто глубоко под сугробами. Живот рос, несмотря ни на что, большой и теплый. Скоро мне снова предстоит стать матерью. Засыпая, я обычно трогала пальцами свое кольцо – в моих снах оно принадлежало мне.

Словно нож вонзился в тело, я мгновенно проснулась. У меня пошла кровь. Прежде срока!

Без предостережений, без ручательств. Армуда нет. Детских вещей тоже. Режущая боль, охватывающая живот – маленький росток, созревший внутри меня, наше с Армудом последнее дитя, выталкивалось из меня мощными судорогами. Беспомощная тоска, тихий жалобный плач. Утешения ждать было неоткуда, схватки продолжались, пока не закончились кровь и слезы.

Почему?

Кора

Дремота

– Ты что, выходила?

Бриккен задремала, уже поздний вечер, пора ложиться спать, однако она набрасывается на меня, едва услышав, как хлопнула входная дверь. Никак не может успокоиться.

– А что, я должна была тебя предупредить?

– Нет.

– Вот и хорошо.

– А куда ты ходила?

– На улицу.

Я ходила выбрасывать пищевые отходы, Бриккен – прошла через темный двор с вонючим ведром в руке мимо яблонь и дровяного сарая. В своей жизни я делала чего похуже, не рассказывая тебе.

Только сейчас до меня доходит – ведь я изменяла ее сыну. Никогда не смотрела на это под таким углом.

И еще эта история с клапаном. Я отвожу глаза.

– Ага.

Неужели она не замечает, как все вокруг сжимается? Если я сейчас выложу карты на стол – о том, что я сделала, что мы сделали, и обо всем прочем? Нет. Ей предостаточно своих забот, она только что потеряла мужа, надо выплюнуть свою желчь в раковину и смыть водой. Стиснуть зубы, как следовало сделать с самого начала, а завтра мы вынесем все, что связано с Руаром, хоть я и не хочу этого. Мы рассортируем его жизнь по разным мешкам и вывезем, а пустоты заполним средством для мытья посуды и порошком от накипи. Как много вещей – я всегда считала, что у нас почти ничего нет. Поначалу Даг сердился на меня, что я не умею распоряжаться деньгами. Сам-то едва умел считать, ему надо было написать на бумажке, когда его посылали по какому-нибудь делу. Постоянно ковырял лицо грязными руками, от чего образовывались гнойники. Вот бы мне достался такой муж, который на что-то способен – как у Бриккен. Но мне достался Даг. Всего семь месяцев продолжался наш брак, оставшиеся двадцать восемь лет мы лежали рядом, глядя в потолок. Вернее, в потолок смотрела я – Даг тут же засыпал и начинал храпеть. Менее шести дней понадобилось заложникам на площади Норрмальмсторг, чтобы полюбить тех, кто взял их в заложники, а вот я – я так и не привыкла. Хотя насчет денег Даг был прав. У Бриккен в ее подручной кассе деньги оставались, а вот в моей таяли – когда в дверь стучали торговцы с чемоданами, полными всяких удивительных штуковин, я не могла сказать «нет». Один раз – шелковые чулки радостной расцветки, другой –