Львов перекинул руку назад, дотянулся до стоящего на рабочем разделочном столе стакана. И, взяв его, демонстративно дунул, вроде как, пыль согнал.

«Выделывается, — разглядывал нетрезвого хозяина майор. — Корона на мозг давит. Все еще». А Стасу все сильнее хотелось дать леща отчиму Янины, скулы сыщика аж заныли от того, как сжались зубы! Но он пока терпел.

Львов налил в стакан-тумблер приличную порцию французского коньяка. Понял свой стакан на уровень глаз и произнес:

— За что выпьем?

— За правду, — предложил Гущин. — Какой бы она не была. — Следователь старался не форсировать события, не сбивать хозяина с относительно мирного настроя. Хотя врезать по уху и сбить с него корону хотелось очень-очень.

Пока Дима отвлекался на посуду, Гущин незаметно просунул руку под стол и, нащупав в кармане телефон, включил его в режим диктофона. Проделывать подобный финт Стас насобачился давно, он все свои мобильники и подбирал по этому принципу: в телефоне должен быть хороший чуткий микрофон, включавшийся от простейшего слепого нажатия.

Дмитрий принял тост, кивнул и молча забросил в рот грамм сто «конины». Стянул с тарелочки два почти прозрачных ломтика сыра, забросил их в рот и зачавкал, мрачно разглядывая неторопливо пригубившего коньяк майора.

Станислав поставил едва отпитый стакан на стол. Прямо встретил направленный взгляд и заговорил:

— Ты знал, что в день убийства на Ларисе было платье твоей старшей дочери? — Стас намеренно исключил определение «приемной». Бил наотмашь, на живое, на родство.

Дмитрий перестал жевать и недоуменно, медленно поднял брови. Львов не ожидал вопроса о погибшей горничной, Стас пристально наблюдал за его неподготовленной реакций.

Реакция его порадовала. Дима выглядел растерянным.

— На Ларе было платье Янинки? — пробормотал муж депутатки. — А что… похоже… Было у нее такое.

— Дим, сосредоточься, — попросил майор. — Харе бухать, положение серьезное, за твоей старшей дочерью маньяк охотится. — Стас крайне редко использовал это словечко — «маньяк», предпочитал более грамотные и профессиональные выражения, но сейчас ему нужно было встряхнуть Львова, напугать так, чтоб до печенок проняло!

— Маньяк… за Янинкой охотится? — Дима на глазах трезвел. Ничего лучше выплеска адреналина не промывает мозг мужчины. Гущин и сам это недавно испытал. — А ты уверен?

— На все сто, — слегка преувеличив цифру, кивнул следователь. — И потому я пришел к тебе. Надо, Дима, перестать секреты разводить, ты мешаешь мне работать. Я должен знать — все.

Львов оперся выгнутыми ладонями о край стола, с шумом отодвинулся вместе со стулом. Поглядел на серьезного сыщика напротив… и неожиданно начал хлестать себя ладонями по щекам. Со звоном выгонять остатки хмеля.

— Так, — помотав головой, сказал через минуту, — я готов, Стас. Спрашивай.

Следователю послышалось, что готовность прозвучала с облегчением. Дима, по всей видимости, был настроен на то, что сыщик станет ковыряться в его прошлых грешках, и, как ни парадоксально, испытал облегчение, узнав, что дело касается Ларисы, а не его проблем.

Но Стас был настроен именно — поковыряться. В прошлом, откуда, не исключено и выросли сегодняшние беды.

— Давай-ка, Дима, приступим по порядку, — сказал майор. — Почему ты защищаешь Редькина?

Вопрос, к удивлению Станислава, не нагнал на лицо Львова даже слабой тени неудовольствия. На откровенность он пошел легко:

— А, — махнул рукой, — дело прошлое. — Исподлобья поглядев на Гущина, депутатский муж набрал в грудь воздуха, раздул щуки и, выдохнув, пустился каяться: — Когда нам с Глебкой по шестнадцать было, Редькин первый раз откинулся. Ну, пришел, понимаешь ли, такой весь деловой, на понатах и пальцах, — Дмитрий невесело хмыкнул: — Мы за ним, как два хвоста мотались. Ну и домотались. Федя предложил нам, типа, погулять. Вечерком, часов в одиннадцать. Мы прошлись до Заборья, он нам сказал, что сейчас договориться с продавщицей, Зинка выдаст в долг портвейна… — Львов ненадолго замолчал, потом продолжил. — Мы, зуб даю! — Чиркнул себя под горлом большим пальцем. — Знать не знали, что он магазин ограбил! Мы на околице остались, Федька нам запретил с собой ходить, типа, мы малолетки — Зина нас увидит, начнет кочевряжиться и портвейн не выдаст. Ну и…

Дмитрий снова замолчал, и Гущин за него продолжил:

— Редькина назавтра взяли, но вас он не выдал. Не сказал, что вас трое было, да?

— Сука! — сжимая кулаки, просипел Львов. — Когда вернулся через четыре года, мы с Глебом уже в армии были. А потом… пошло-поехало… «Вы, типа, на стрёме стояли, но я вас не сдал, платите».

Стас с сочувствием поглядел на багрового от злости Львова и негромко произнес:

— Дим, а ты что-нибудь о сроке давности слыхал?

— А позор? — парировал собеседник. — А родители, которые образованными сыновьями гордятся?

— Да чепуха на постном масле! Федул вам жизни не давал…

— Погоди, — перебил Львов. — Вначале, Стас, Федя не наглел. Так… на выпивку просил и все. Но вот когда Женя прошла в депутаты еще московской думы… — Львов многозначительно поднял брови. — Тогда все и началось. Как следует. Федя, только шикни на него, гундосил: «Представь, Дима, как журналюги-то обрадуются, когда я им расскажу, что муженёк нашей Женечки когда-то лобазы обносил… Вот звону-то будет! Ко мне даже в тюрягу на интервью очередь стоять будет!» — Львов скрипнул зубами. — Не мне он, Стас, угрожал. А моей жене. Предупредил — посадите, я скажу, что вы со мной старые счеты сводите, потому, типа, и «закрыли».

Стас громко и согласно цыкнул зубом. Федул все верно рассчитал: отмыться полностью у Львова не получилось бы. Даже объяви он Редькина абсолютным лгуном, душок останется. Позавчерашним вечером, испугавшись, что Федула «примут», депутатский муж, как мог, пытался разрулить ситуацию. Федя совершенно точно продолжил бы его шантажировать репутацией жены и, в случае чего, молчать не стал бы. Прославиться на зоне тем, что когда-то муж Евгении Львовой у него на подхвате был — тоже не последний козырь, а уважуха от братвы.

Стас пристально, но уже с сочувствием смотрел на Львова и никак не мог отделаться от ощущения, что что-то здесь не так. Дима каялся с явным облегчением, но никак не походил на человека, снявшего с души давно потяжелевший груз. Так выглядят люди, что почти с удовольствием признавшись в малом, уводят от себя подозрения в чем-то большем. Стас немало повидал таких подследственных, из них подобные признания рекой льются. Не остановить.

А Гущин еще помнил, каким заледеневшим и надменным стал бизнесмен, предложивший продолжить общение через адвоката. «Неужели Дима всего-то лишь боялся разрушить репутацию жены? — думал сыщик, наблюдая, как неловко ерзают руки Львова, как взгляд, забирая вправо, уходит мимо собеседника. — Странно это… Редькин — сбежал и Львов уже не мог контролировать ситуацию. Действовать надо было наоборот, Дима умный человек, ему было достаточно поговорить со мной, покаяться и попросить содействия. Или, через Евгению нажать на следствие и предотвратить контакт Федула с журналистами… Она влиятельная женщина. И умная. Они бы что-то вместе изобрели и начали работать на опережение. Возможно, даже с теми же журналистами».