еще шесть или семь пациентов, отмокавших в бурлящей горячей воде. — Знаешь, что сейчас было бы в самый раз?

Я покачал головой.

— Травы дунуть. Прямо тут. — Он поднял брови. — Как думаешь?

— Ну да.

Он ткнул локтем средних лет учительницу в соседней ванне:

— Сестренка, не в курсе, где здесь можно дурью разжиться?

Полицейские установили личность женщины, застреленной Буббой в бункере. Ею оказалась Кэтрин Ларв, в прошлом — модель из Канзас-Сити, в конце 80-х — начале 90-х снимавшаяся для рекламы универмагов Среднего Запада. Судимостей у нее не было, да и вообще о ее жизни после отъезда из Канзас-Сити известно было не много. По словам соседей, она уехала с человеком, которого они посчитали ее бойфрендом, — красивым блондином, водившим «шелби-мустанг» 1968 года выпуска.

Буббу выписали из больницы на десять дней раньше меня. Забирать его приехала Ванесса. Прежде чем отправиться к себе на склад, они завернули в собачий приемник и выбрали себе пса.

В последние десять дней я уже готов был лезть на стены. Лето кончилось, в окно палаты заглядывала осень, а я все валялся на больничной койке, прислушиваясь к жизни улицы, разворачивавшейся в десяти этажах ниже. Как бы звучал голос Карен Николс, думал я, доживи она до наступления прохладных дней, когда летний зной остался в прошлом, а с деревьев уже начали падать листья.

Я медленно поднимался по лестнице своего дома, одной рукой опираясь на Энджи, а второй, выздоравливающей, сжимая и разжимая резиновый мячик.

Вся левая сторона тела все еще была как будто не моя; казалось, что в жилах у меня течет не кровь, а вода. И еще я жутко мерз по ночам — тоже с левой стороны.

— Вот мы и дома, — сказала Энджи, когда мы ступили на нашу лестничную площадку.

— Дома? — спросил я. — У меня дома или у нас дома?

— У нас, — сказала она.

Она открыла дверь. Я встал в прихожей, судя по запаху, совсем недавно капитально отдраенной с применением самых эффективных моющих средств. Ладонью я чувствовал тепло тела Энджи. В гостиной по-прежнему стояло мое обшарпанное раскладное кресло. И я знал, что в холодильнике меня дожидаются — если только Энджи не выпила, — две бутылки холодного пива.

А жить не так уж и плохо, подумал я. Главное, ценить приятные мелочи. Привычное для твоей задницы кресло. Холодное пиво в жаркий день. Спелую клубнику. Губы любимой.

— Дома, — сказал я.

Только к середине осени я смог поднять над головой обе руки и потянуться. Однажды вечером я решил достать свою старую, драную, вытертую — «она у меня еще со школы» — футболку, которую забросил здоровой рукой на верх шкафа в спальне, где она и лежала, прячась в тени открытой двери. Я спрятал ее от Энджи. Она питала к этой футболке патологическую ненависть, говорила, что в ней я похож на бомжа, и, я не сомневался, вынашивала по отношению к ней самые злодейские планы. За свою жизнь я успел уяснить, что угрозы женщин в адрес твоего гардероба следует воспринимать всерьез.

Моя рука нащупала мягкий хлопок, и я счастливо вздохнул. Дернул тряпку на себя, но вместе с ней на меня посыпалось кое-что еще.

Во-первых, кассета с записью живого выступления Мадди Уотерса с Миком Джаггером и группой «Ред Девилс». Надо же, а я был уверен, что давно ее потерял. Во-вторых, книга, которую мне одолжила Энджи, — я одолел из нее страниц пятьдесят, а потом закинул на шкаф в надежде, что она про нее забудет. В-третьих, моток изоленты; прошлым летом я чинил растрепавшийся электрический провод и поленился убрать моток назад в ящик с инструментами.

Я поднял кассету, книгу закинул назад, во тьму, и протянул руку к изоленте.

Но я к ней так и не прикоснулся.

Вместо этого сел на пол и уставился на нее.

И наконец увидел всю картину целиком.

37

— Мистер Кензи, — сказал Уэсли. Он стоял на берегу пруда за домом своего отца. — Очень рад вас видеть.

— Это ты ее утопил? — спросил я.

— Что? Кого?

— Наоми, — сказал я.

Он вскинул голову и смущенно улыбнулся:

— Не понимаю, о чем вы.

— Она побежала за мячиком и выскочила на лед, — сказал я. — Это была твоя версия? Но как там оказался мячик? Это ты его закинул туда, Уэс?

Он одарил меня кривоватой улыбкой, мучительной и, как мне подумалось, тоскливой. Повернул голову и обвел пруд невидящим взглядом. Сунул руки в карманы и чуть качнулся назад. Плечи у него поднялись, и все его хилое тело дернулось в судороге.

— Мячик кинула Наоми, — тихо сказал он. — Не знаю зачем. Я в ту минуту ушел вперед. — Он склонил голову направо. — Вон туда. Наверное, задумался о чем-то, хотя уже не помню о чем. — Он пожал плечами. — Я ушел вперед, а моя сестра кинула мячик, и он укатился. Может быть, отскочил от камня. А может, она кинула его на лед, чтобы посмотреть, что получится. На самом деле, не так уж и важно, почему она это сделала. Мячик выкатился на лед, и она побежала за ним. Я вдруг услышал, как она топает по льду, как будто кто-то включил звук. Только что я был, как обычно, погружен в свои мутные мысли, и тут же услышал топоток, словно белка бежала по замерзшей траве в двадцати ярдах от меня. Я слышал, как тает снег. Слышал, как стучат ноги Наоми по льду. Я повернулся как раз в тот момент, когда лед под ней треснул. Этот звук, он был такой тихий. — Он посмотрел на меня и вскинул бровь. — Вы даже не представляете, до чего он был тихий. Знаете, похоже на то, как сминаешь фольгу. А у нее… — Он улыбнулся. — У нее на лице было написано чистое счастье. Для нее это было настоящее приключение. Она не закричала. Не стала звать меня. Она просто провалилась под лед. И захлебнулась.

Он снова пожал плечами, поднял с земли камешек и по высокой дуге кинул его в пруд. Я проследил взглядом его полет в сыром осеннем воздухе и увидел, как он упал в середине пруда.

— Так что нет, — сказал он. — Я не убивал свою сестру, мистер Кензи. Я просто за ней не уследил.

Он сунул руки назад в