на все. Не торопясь и уверенно, я прохожу под окнами, и шаг мой вторит биению миллионов сердец, обиженных всякими вудпекерами. Их славный защитник погибнет, сраженный коварной рукой. Жаль!

И вот кирпич, радостно посвистывая, проникает в мой череп. От боли и упоения я забываюсь на мостовой. Просто лежу и слышу топот ног множества людей, спешащих ко мне и ломающих руки в отчаянии. Они обступили меня и плачут. Подбежал Крайнинг. Скрипя пером, он шмыгает носом — как он любил меня! Что-то жгучее капает мне на лицо. Достав каплю языком, убеждаюсь, что это слезы, и открываю глаза. Плачет Вудпекер, свесившись через карниз; в его злодейской душе сейчас происходят большие перемены при виде моря страдания, залившего улицу. С высоты своего восьмого этажа он видит, как ширится это море, охватывая весь город и далее страну. Это газета Крайнинга выпустила специальный номер.

— Газету! — требую я. По рядам прошелестела газета. Я читаю размытые строчки на мокрой от слез бумаге и полнюсь радостью. Это мой некролог, безукоризненно печальный.

Ну наконец-то мое имя приобрело всемирную известность! Я так и купаюсь в лучах славы.

— Жалко его, — всхлипывает тонконогая дамочка, — такой хороший детектив был. Красивый. Всегда очень чутко чувствовал несправедливость и боролся с нею, не щадя себя…

— И чего этот дурак Пол С. Коув подвел его под смерть? — негодует кто-то в толпе.

— Эй, — говорю, — моя слава — это моя слава. Я, писатель Пол С. Коув, не отделяю себя от детектива Пола С Коува, прославившего мое имя своей героической гибелью.

Но критикан не унимается.

— Ну-ну! — кричит. — Твоя писанина как лежала на унитазном бачке, так и полежит. А вот детектива Пола С. Коува мы все знали и почитали.

Тут с ревом подъезжает «скорая помощь», и санитары бросаются укладывать погибшего на носилки. Я подошел помочь перенести останки моего героя, но меня нагло отпихнули, словно не я был убит только что. Но я не высказываю и тени негодования, потому что писатель Пол С. Коув неизмеримо выше всей этой черни. Хотя уже чувствую — что-то здесь не так. И терпеливо объясняю:

— В газете напечатано имя Пол С. Коув, и вы прекрасно знаете, это я.

— Писатель-то? — язвит какой-то алкоголик с авоськой.

— Писатель, — с достоинством отвечаю.

— А погиб детектив. Почему и слава ему. А ты хам. Кого хочешь тут спроси — всяк тебе ответит то же самое.

Путает что-то. Грубиян я, когда детектив, а сейчас я интеллигент. Я спокойно оглядываю их ухмыляющиеся лица. Они не признают моей широкой славы. Ух, как я их вычеркну! Вновь внимательно перечитываю некролог. М-да, загвоздка. Так и написано — «детектив». Ясно — Крайнинг постарался. Его дотошность и скрупулезность вот где у меня сидят! Тоже мне шрайбикус. Мог бы ограничиться одним именем, если не хватило духу написать: «писатель и детектив». И эти тоже хороши — им обязательно надо указать своим корявым пальцем на приписку слабоумного газетчика Я поднимаю свой холодный взгляд, и толпа робея, редеет. Они-то отлично знают, что предвещает такой взгляд известного писателя Пола С. Коува, и спешат обделать свои делишки, пока не вычеркнуты. Замечаю опущенные плечи Крайнинга бочком отступающего за угол. Вид у него крайне отсутствующий, но я так глянул в его сторону, что у него отпала охота придуриваться и он виновато поплелся ко мне.

— Что-нибудь опять не так, мэтр?

— А ты и не догадываешься? — любопытствую я.

— Вы же сами меня таким сделали, — гнусавит он. — Я не могу иначе. И в начале указано, что вы детектив. Я у вас всегда писал всю правду.

— Неужели? Так чего же ты не писал о моей славе?

— Мэтр, — блеет этот несчастный, — я не нахожу ее очевидной.

Наглец! Но я спокоен.

Я презираю его. Я поворачиваюсь прочь и иду по Арсенал-роуд, стараясь забыть этот глупый случай. Все-таки я — писатель Пол С. Коув, добрый и отзывчивый человек, настолько чуткий, что чувствую, как меня читают. Мое умное худощавое лицо обращено вдаль, и отрешенный взгляд наблюдает обычную для Арсенал-роуд картину — в окно восьмого этажа сидит в кресле-каталке Вудпекер и в протянутой руке зажимает кирпич со свинцовыми пломбами. На улице маловато пешеходов для этого часа, поскольку только что прошел дождь. Воздух несколько душноват, поэтому я снимаю плащ и элегантно вешаю его на изящно согнутую руку, а шляпу небрежно чуть сдвигаю к уху. Я шагаю, и вдруг этот невыносимый треск! Чуть было не забыл о Вудпекере. Оказывается, он уже угодил в меня своим смертоносным стройматериалом. Быстро падаю и жду Крайнинга. Тем временем собирается толпа, но плача что-то не слышно. Наверно, еще не осознали потерю. Лежу, скучаю. В сердце лезет холодок, потому что лежу я в луже и это не очень приятно. Впрочем, всякий поймет, что у меня не было времени осматриваться. А вот наконец и репортер. Он вяло достает блокнот, долго и нудно отыскивает чистое место и пишет под диктовку Вудпекера, который тоже спустился с этажа поглазеть на смерть великого писателя:

— Всемирно известный писатель…

О, известность, о, слава!

— …Пол С. Коув…

Как мне хорошо!

— …подох нынче вечером на Арсенал-роуд!

— Подох? — уточняю. — Ошибки нет?

— Нет, нет ошибки, — злорадно скрипит Вудпекер. Кто-то пинает меня:

— У-у, собака! Всех загонял!

— Отписался наконец-то, — пищит тонконогая дамочка. — Долго же мы этого ждали.

— Меня, — бьет себя в грудь Крайнинг, — меня, талантливого репортера, принуждал к очковтирательству!

— Ха, талант! С такими-то прыщами?

Я с улыбкой требую газету.

— А че читать-то, — бормочет алкоголик с авоськой, — подох да подох, туда тебе и дорога. Больше не будешь бумагу переводить, суслик косноязычный!

Простите, но в этот момент мне стало невтерпеж. Это я-то косноязычный? Я сделал страшное лицо.

— Ну че кривляешься, морда, — дышит перегаром алкоголик, — ну-ка вычеркни, попробуй. Ты же готов, сдох, понял?

Неприятный оборот. Этого я не предусмотрел. Надо что-то делать, иначе, судя по их лицам, кирпич покажется разминкой. Какая изнанка у славы! Но есть идея. Я многозначительно улыбаюсь, что их бесит, и задаю свой неотразимый вопрос:

— Начало читали?

— Читали, читали, — гудят они, надвигаясь.

— Плащ я снял?

— Снял, снял, — тычет костылем мне в грудь Вудпекер, но я изысканно вежлив:

— Так утритесь, олигофрены! Шляпа-то на мне! — И я непринужденно снимаю ее.

Конечно, внутри шляпы прочная пластиковая касочка, в которой кирпич и застрял.

Видели бы вы их лица! Они не сомневались, что я сейчас начну вычеркивать налево-направо. Как они сжались и посерели, бедолаги! Но я великодушен. Я на вершине славы — что мне еще надо?