стимулятор, вышибающий такую слезу? Погоди-ка! — пугается она. — Но ведь мы не кололись? Не глотали таблеток… отчего же слезы?

— Любимая! — произношу я, и мы замираем.

И можем только смотреть.

Шевельнуться сил нет. И преодолеть себя невозможно.

А потом она плачет еще, опять настоящими слезами, которые капают мне в ладони, и настоящие слезы — теплые.

— Ты тоже… это самое, которое мне страшно повторить. Так страшно, — всхлипывает она, — как будто, если повторю — умру на месте. Ты тоже… Это слово, я бы хотела услышать его еще. Как ты сказал? Кто я?

— Сейчас, — говорю. — Наберусь сил. Минутку. Что-то, видишь ли, не в порядке с горлом. Сейчас отпустит.

Но горло не отпускает.

— Ты — милашка неслабой наружности. Аппетитная девочка. Красотка. Ты… — дергаюсь я, — девочка-супер, высший класс…

— Ладно, — успокаивает она. — Не надо пыжиться, лопнешь. Не получается, что ж, очень жаль.

— Ты глазеешь! — в отчаянии кричу я. — Теплая! С родимой звездой под грудью! Любимая!..

Здесь начали барабанить в дверь. Открываю — вваливаются, представьте себе, киношники со всей своей стереоаппаратурой. Зависло в каждом углу по камере, и толстый Бим, старина Бим, — ведущий дневной программы, обнимает меня за плечи (знаете, как он это умеет делать?) и с ходу включается в прямой репортаж.

Одна из камер приближается, берет нас крупным планом. Он разливается своим бархатным сытым голосом, а хитрющие узкие глазки на дурацкой и толстой роже, знакомой во всех концах света, смотрят в голубой пузырь стереокамеры и еще дальше: в самую душу миллиардов таких, как я, граждан стереозрителей.

Честно скажу — ошалел от неожиданности. Да так, что вполне машинально рассказал толстяку и прочим желающим о родственниках по отцовской и материнской линиям, про то, как тетка Тарфундия в приюте для престарелых обожралась однажды консервированным мороженым, а одноглазый кузен Панч-Блонд из многих сортов табака выискивал на тротуарах проспектов окурочки с табаком из Гренландии.

Потом врубили на шестьдесят секунд рекламу, и толстяк Бим передыхал, отлипнув от стереопузыря. Я тоже сумел успокоиться. Настолько, что готов был осмыслить происходящее. Тем более, что киношники отвалили со своей аппаратурой в сторону моей подружки. Обаяшка Бим звонко шлепает ее по голому заду, подружка хихикает, не без кокетства выставляет себя на весь белый свет голенькой, храбро отвечает на вопросы. Здесь я узнал ее имя. Анна. Необычное прозвище. До сих пор такого не слышал.

Киношники лепят свою развлекаловку, а меня просто распирает от удивления: я — герой дневного сюжета! С чего бы такое привалило?

И только подумал, как Бим объявляет:

— Патрульной службой зафиксирован эмоциональный выброс интенсивностью в пару миллионов монет. Приборы утверждают, что источник находится здесь. Что вы на это скажете?

— Топай, — говорю, как умею, вежливо, — отсюда на своих двоих, пока я тебе их не выдернул из задницы. Я — честный человек, контрабандой не занимаюсь. А покупать стимуляторы на ваших распродажах мне, уж конечно, не по карману. Туда меня и близко не подпустят, кредитом не вышел.

— Не прибедняйся, — ухмыляется толстяк Бим. — Что тебе терять? Дом, как положено, давно окружен агентами. Лучше расскажи нашим стереоэрителям, что переживает человек, когда испытывает эмоциональный удар ценой в пару миллионов монет?

Послал я его дальше, чем следует, а он рад-радешенек: не слабая на сегодня обломилась развлекаловка!

Ну, появляются агенты. Отовсюду, разом, чрезвычайно эффектно. Один — высаживает окно так, что на камеру веером летят осколки, двое — сносят незапертую дверь, еще пара — валится сверху. Из дыры в потолке сыплется бетонная крошка, падают хлопья штукатурки, а эти (всегда удивлялся, как у них получается?) стоят чистенькими, с отглаженной стрелочкой на рукавах. И башмаки сияют, а глаза безжалостны. И у каждого в руках по лазерному стволу сорок пятого калибра, которые таращатся на мой лоб.

— Красиво, — говорю, — исполнено, ребята! Очень впечатляющее зрелище. Жаль, что нечем вас угостить. Разве жестяночкой с пивом?

Входит Шеф агентов, оглядывает меня с головы до ног, раскуривает свою вонючую сигару, не торопится. Потом запускает струйку дыма мне в лицо.

— Зря выламываешься, старый пенек! — обращаюсь к Шефу. — Ошибочка вышла. Нечего с меня взять.

Здесь наступило время рекламы. Киношники расслабились, агенты опустили оружие. Гримеры набросились на толстяка Бима — припудрить, поправить грим.

— Веди себя вежливо, сынок, — тусклым голосом сказал Шеф агентов. Держась за спину, сел на краешке стула. Закряхтел от натуги. — Смотри, присяжные такой срок нарисуют — жизни не хватит.

Похоже, у Шефа нелады с позвоночником. Впрочем, нелады временные. Минутою позже, перед глазком стереокамеры, Шеф выглядел молодцом, швыряя меня в сторону. Да и орал вполне жизнерадостно. Так, что звенела посуда в шкафу.

— Руки за голову! Лицом к стене!

Пока агенты обыск делали, отстоял я свое у стеночки. Как положено — с руками на затылке.

— Эй, как тебя! — объявляет Шеф. — Отлепись от стенки. Разрешаю сесть.

Оглядываюсь, мать честная! Комнату мою будто наизнанку вывернули. Большой праздничный «растерэамс», и перья из вспоротых подушек летают.

— Ну? — кривит губы Шеф. — Сознавайся, голубчик.

В руках у Шефа грушевидный объем. Как раз в ладошку величиной.

— Имею право. Оставлено в наследство бабкой по материнской линии. Да только пустышка это, я проверял. Успели попользоваться. Знаете, как у вас, в государственных службах бывает? Сдаешь объемчик, чтобы выправить лицензию, а получаешь документик с пустышкою.

— Где хранишь стимуляторы?! — рычит Шеф, но воли рукам не дает. Помнит о гражданах стереозрителях. Шваркнул бабкину склянку об пол и каблуком раздавил. Жаль. Красивая была вещица, хоть и бестолковая.

— Память отшибло? Бывает. Не будем торопиться, — решает он. — Потолкуем с твоей милашкой. А-я-яй… — журчит голосом Шеф, и я вижу, чего ему это стоит. — Крошка, ягодка, пичужка! — вздыхает он, краем глаза поглядывая на часы. — В какой переплет попала. Наверное, не по своей вине? Сочувствую. А расскажи-ка нам, славная дёвушка…

Шеф тянет время, оглядываясь на часы, и я с ужасом понимаю: ждет врезки с рекламой. Шестидесяти секунд разговора без свидетелей.

— …Ответь, сделай милость… — разливается он с добродушием родителя и даже исполняя пальцами как бы «козу», — Отвечай, потаскуха! — рявкает Шеф.

И, значит, киношники отключились, граждане стереозрители имеют свою порцию рекламы, а два агента уже заламывают руки моей девочке.

Анна кричит, кричу я… мы надрываемся в два голоса…

— Отставить! — командует Шеф, и все замирают. — Возвращаемся на базу. Здесь нам больше нечего делать.

— Угробить такой сюжет?! — трясется от возмущения толстяк Бим. — Да вы в своем уме, милейший?

— Заткнись ты, мешок с хохмами. Будешь комментировать следующий сюжет с той стороны решетки. Эмоциональный выброс был естественным. Без применения стимулятора. Приборы фиксируют повторный