Через четыре минуты он появился вновь и позвал:

— Эй, сюда.

Я пошел за ним наверх, в спальню старика Илайхью.

Мой клиент сидел в постели, зажав в одном круглом розовом кулаке свое любовное, письмо, а в другом конверт. Его короткие седые волосы топорщились, круглые глаза налились кровью. Параллельные линии рта и подбородка почти сходились. Он был в славном настроении.

Едва увидев меня, старик завопил:

— Значит, болтать про свою храбрость вы горазды, а как надо шкуру спасать, так бежите к старому пирату?

Я сказал, что ничего подобного. Я сказал, что если он собирается нести чушь, то пусть делает это потише, чтобы в Лос-Анджелесе не узнали, какой он болван.

Старикан взял еще на полтона выше и завыл:

— Если вы украли чужие письма, это еще…

Я заткнул уши. Меня это не спасло от шума, но его оскорбило, и завывания оборвались.

Я вынул пальцы из ушей и сказал:

— Отошлите холуя и поговорим. Я вам ничего не сделаю.

Он повернулся к шоферу и приказал:

— Выметайся.

Шофер оглядел меня без особой нежности, покинул нас и закрыл дверь.

Старик Илайхью разошелся на полную катушку. Он требовал, чтобы я немедленно вернул остальные письма, громко и нецензурно осведомлялся, где я их взял и что с ними сделал, а также угрожал мне разнообразными карами.

Письма я не отдал. А на вопрос, где я их взял, ответил:

— Взял у одного человека, которого вы наняли, чтобы их вернуть. Не повезло вам — для этого ему пришлось убить девушку.

От лица старика отхлынуло столько крови, что оно стало нормального розового цвета. Он пожевал губами, ввинтился в меня взглядом и сказал:

— Значит, вот как вы повели игру?

Голос у него стал более или менее спокойным. Он приготовился к битве.

Я подвинул к постели стул, сел, вложил в ухмылку столько дружелюбия, сколько смог, и спросил:

— А почему бы так не сыграть?

Старик молча глядел на меня, двигая губами. Я продолжал:

— Хуже вас клиентов не бывает. Как вы себя ведете? Нанимаете меня очистить город, меняете решение, бросаете меня вовсе. Работаете против меня до тех пор, пока не выясняется, что я имею шанс победить. Затем выжидаете, сидя на заборе, а теперь, когда вам кажется, что меня опять побили, даже не хотите пускать в дом. Повезло мне, что я наткнулся на эти письма.

Он сказал:

— Это шантаж.

Я рассмеялся и ответил:

— Не вам это говорить. Ладно, можете называть как хотите. — Я постучал указательным пальцем по краю кровати. — Меня не побили, старина. Я победил. Вы прибежали ко мне жаловаться, что нехорошие дяденьки отняли у вас ваш городок. Пит Финн, Лу Ярд, Шепот Талер, Нунан. Где они теперь?

Ярда не стало во вторник утром, Нунана в тот же вечер, Шепота в среду утром, а Финна совсем недавно. Я возвращаю вам город, хотите вы того или нет. Можете называть это шантажом. А теперь вы сделаете вот что. Вы возьмете своего мэра — должен же быть мэр в этой паршивой дыре? — и вместе с ним позвоните губернатору… Тихо, я еще не закончил! Вы скажете губернатору, что полиция у вас в городе отбилась от рук — бутлегеров приводят к присяге в качестве полицейских, и так далее. Вы попросите у него помощи — лучше всего национальную гвардию. Не знаю, сколько уж осталось здесь бандитов, но знаю, что главных — тех, кого вы боялись, — нет на свете. Тех, которые знали про вас такое, что вы не могли против них выступить. Уже сейчас целая куча энергичных молодых людей только и делает что хлопочет, чтобы сесть на место убитых. Чем больше у них хлопот, тем лучше. Пока все тут вверх дном, солдатам в белых воротничках легче будет здесь закрепиться. А из новичков никто не знает про вас такого, что могло бы вам повредить.

Вы добьетесь, чтобы мэр или губернатор — от кого там это зависит — разогнал всю отервиллскую полицию. Пока не наберете другую, порядок будут поддерживать войска, вызванные по почте.

Говорят, что и мэр, и губернатор — ваша собственность. Они сделают то, что вы им велите. А сделать это можно и нужно.

Так вам поднесут на тарелочке ваш город, чистенький, славный, готовый снова пойти ко всем чертям. Если вы этого не сделаете, я отдам ваши любовные письма газетным стервятникам, и не в какой-нибудь «Геральд», а в крупные пресс-агентства. Письма я взял у Дона. Вам придется попрыгать, пока вы докажете, что он не был у вас на службе и не убил девушку ради этих писем. Но удовольствие, которое вы получите, ничто в сравнении с тем удовольствием, которое получат читатели. Эти послания — забористые штучки. Ни над чем я так не смеялся с тех пор, как помер младший братишка.

Я прервал свою речь.

Старика трясло, но не от страха. Лицо у него опять побагровело. Он открыл рот и проревел:

— Публикуйте их и будьте прокляты!

Я вынул письма из кармана, уронил на постель, встал со стула, надел шляпу и сказал:

— Я отдал бы правую ногу, лишь бы доказать, что девушку убил человек, которого вы послали за письмами. Желал бы я, черт побери, чтобы для вас все это закончилось виселицей.

Старик не прикоснулся к письмам. Он спросил:

— Вы правду сказали про Талера и Пита?

— Правду. Но какая разница? Вам сядет на голову кто-нибудь другой.

Он отбросил одеяло и свесил вниз розовые ступни, торчащие из штанин пижамы.

— Хватит у вас духу, — рявкнул он, — пойти на работу, которую я вам уже предлагал, — стать шефом полиции?

— Нет. Из меня весь дух вышибло, пока я дрался за вас, а вы прятались под одеялом и придумывали, как бы от меня отречься. Ищите себе другую няньку.

Он сверкнул на меня глазами. Потом вокруг глаз у него собрались хитрые морщинки.

Он кивнул своей старой головой и сказал:

— Ага, боитесь браться за эту работу. Значит, это вы убили девушку?

Я ушел от него так же, как в прошлый раз, со словами:

— Пошли вы к черту!

Шофер, по-прежнему таскавший с собой бильярдный кий и по-прежнему взиравший на меня без нежности, проводил меня до двери, явно надеясь, что я начну задираться. Я не стал. Он со стуком захлопнул за мной дверь.

Улица была бледно-серая — занимался рассвет.

Неподалеку под деревьями стояла черная машина. Я не видел, сидит в ней кто-нибудь или нет, и из осторожности пошел в другую сторону. Машина двинулась за мной.

Нет смысла бежать по улице, когда за тобой гонятся в машине. Я остановился и повернулся к ней лицом. Она приближалась. Я вынул руку из кармана, только когда за ветровым стеклом увидел румяное лицо Мики Лайнена.

Он распахнул передо мной дверцу.