Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты что здесь делаешь, заморский выдумщик? — сердито спросила она. — Феи у нас не водятся.
В лице бедняги не было ни кровинки, глаза расширились от страха, но Петер выдавил улыбку и искоса посмотрел на воительницу:
— Фей нет, а вот хлеба хватает. «Буханка хлеба, кувшин вина и ты…» — нараспев начал северянин, но Зена жестко хлопнула его по спине, и он отчаянно закашлялся, хватая ртом воздух.
— Жаль, но эти легенды не по мне. Наверное, и тебе не нужен такой слушатель.
Болтун остолбенело уставился на нее, набрал в грудь воздуха для острого ответа и снова закашлялся. Зена нетерпеливо дождалась, пока он успокоится, и спросила, уперев руки в бока:
— Ты хоть раз в жизни был серьезным?
— Зачем утруждать себя? — спросил он так, словно действительно ожидал ответа. — Все люди безмерно серьезны; на мой взгляд, это и есть причина многих бед: никто не хочет смеяться. А я… — Зена безжалостно ухмыльнулась, и Петер замолчал, на всякий случай.
— Что ты? — пытала воительница.
— Э-э… Я… пришел за хлебом, а еще хотел передать весточку Уклоссу. Ну, или вам: кто рядом окажется. Достаточно серьезная цель? — Болтун на минуту задумался и в самом деле перестал дурачиться. — Весть, — повторил он, — такова: менее часа назад у моей лавки поспорили двое, из шайки Бризуса.
Бризус встревожен, ибо ходят слухи, что вы с Габриэль в Афинах, а от его людей во дворце и на окраинах все еще нет ни весточки. Ему не привезли свежей баранины, не вернулся и отряд, посланный допрашивать пекаря. Двое бандитов, которых я подслушал, спорили о том, на чьей стороне им быть: один, несмотря ни на что, убеждал остаться с Бризусом, другой боялся, что власть снова в руках царя и тогда им всем грозит казнь.
— Само собой. А что замышляет Бризус?
— Он велел всем своим людям на рассвете собраться у статуи Ники. Негодяй задумал пройти по улицам Афин и захватить новых заложников — в том числе Габриэль.
Глава 11
— Ники? Что еще за статуя Ники? — спросила Зена, прищурив глаза.
Петер фыркнул:
— О, тебе повезло, если ты ее не видела: высечена весьма известным скульптором-любителем — он прославился своим богатством, праздностью и бездарностью. Стоит это чудо в конце улицы, у иссякшего фонтана: власти нашли место, куда ее можно задвинуть, не обижая ни богача, ни горожанина с художественным вкусом, — болтун махнул рукой, расплывчато указывая направление. Зена не отвечала, и он искоса выжидающе взглянул на нее. Воительница сощурилась еще сильнее:
— В жизни не слышала ничего глупее, — сказала она наконец. — Ты лжешь мне.
Бедный торговец открыл рот от удивления, а глаза его стали, как плошки:
— Зачем?! Лгать — тебе?
— Ну, я не знаю. Может, для развлечения? — Она развела руками и медленно сложила их, передразнивая комичный жест северянина. Петер закусил губу и покачал головой, но в его взгляде не было и капли серьезности. «Этот болтун будет шутить на собственных похоронах. Даже если его так расплющат, что можно будет скатать в свиток!» — со злостью подумала Зена, но не могла не признать, что сейчас торговец раздражал ее меньше, чем обычно. Его вечное шутовство стало казаться ей просто дурной привычкой. Возможно, виновата была игра света, но Петер выглядел бледнее, чем раньше, а волосы свисали со лба отдельными прядями, словно он постоянно тормошил их рукой. Будто в подтверждение ее мыслей, торговец запустил обе руки в свои волосы и взъерошил их.
— Зена, — начал он. — Воительница! Прошу тебя, поверь. Я первым рассказал тебе об отчаянном положении бедняков. В тюрьме у рынка, где нам обоим пришлось расположиться на ночь, ты помнишь? Я лгал тогда?
Воительница призадумалась, не спуская с него прищуренных глаз, и молчание затянулось. Петер безвольно уронил руки и проглотил комок в горле.
— Нет, — признала Зена, когда он потерял последнюю надежду. — Ты не лгал.
— Ну, спасибо. — Жестко ответил торговец пергаментом, и воительница отвернулась, чтобы найти Уклосса. Ее взгляд упал на Пиксуса и приспешников, она нахмурилась: кто-то зашевелился, Зена грозно сдвинула брови, и возня прекратилась. Она снова погрузилась в свои мысли, обдумывая последние события.
Что-то было не так, воительница это чувствовала. Беда с Габриэль? Но девушка до сих пор во дворце, под защитой Тезея, а значит, в относительной безопасности. «Так мне кажется, — поправилась Зена. — Надеюсь, она соблюдает осторожность!» — придет же в голову: Габриэль и осторожность! Лучшая подруга — и в противоположном конце города в такое время! «Думала же, нельзя разделяться! — корила себя воительница. — Но выхода не было».
Выхода по-прежнему не было: пойти во дворец на разведку значило бы потерять драгоценное время. Уклосс останется без защиты, Элизеба тоже, Габриэль между тем отправится в пекарню, а в Афинах столько улиц и переулков, темных поворотов и глухих тупиков, что они наверняка разминутся. Все дороги сходятся у дворца, и девушка может выбрать любой путь, а потом кружить по безлюдному городу.
«Мой долг — быть здесь», — ни на минуту не забывала воительница. Только она могла спасти людей от Бризуса и «Покровителей», а ведь они скоро выйдут на охоту, хватая заложников. От одной опасности Зена уже избавила бедняков: она освободила людей, но Бризус мог придумать новый план. С ним надо покончить раз и навсегда. Негодяй сделает следующий ход; Пиксус пропал, но другие солдаты уже посланы на разведку, они выяснят, что случилось.
Воительница ничего не знала о «Покровителях». Глядя на Пиксуса, можно было подумать, что все они заурядные бандиты вроде Каламоса, только оружием владеют еще хуже. Хорошо бы и незнакомая ей часть шайки была такой же: одна болтовня, никаких действий — тогда они не представляют опасности в битве. Ни для кого, кроме беззащитных афинян, вроде Элизебы и ее семьи.
Бризус никому не доверял и продумывал бесконечные планы, меняя стратегию и тактику, ходы и уловки.
Бризус не был на службе у «Покровителей»; что бы ни побудило их принять его в свой круг, именно он стал заправлять делами и теперь был в ответе за все.
Увидев, что из кладовой показался пекарь, Зена направилась к нему и помогла притащить веревки. Бедный Уклосс все еще был бледен как полотно.
— Вот все, что удалось найти, воительница.
— Нам хватит. Приступай, а я послежу, —