А тогда?

Не хотел? Боялся, убегал от себя? Куда?

В прошлое. Какую тайну пытаюсь я там разгадать, заглядывая за картину над очагом?

Предположим, докопаюсь я до тайны, как погиб человек. И что? И кому какое дело до гибели пьяного, никому не известного ликвидатора?

Вероятно, подспудно во мне преобладает чувство вины. Одно дело, от непонимания того, что произошло, другое дело, когда мы выпивали и спорили, спорили.

На самом деле человек имеет право завершить жизнь так, как он хочет, а потом отчитывается за содеянное только перед Всевышним.

На войне раненый просит товарища – убей меня, пристрели, я буду обузой в походе, не стоит тебе мучиться со мной и подвергать себя дополнительному риску. Ведь душа уже наверняка отлетела, смотрит со стороны и умоляет прекратить мучения физические. Ей это мешает обрести себя.

Есть что-то в первооснове, изначальные истины и ценности вне ценностей, которые провозглашают люди и разные конфессии.

Высшая истина, что ли.

Прикосновение к чужой судьбе, чтобы активизировать меня на некие действия, чтобы совершил я нечто важное, но уже в своей жизни.

Жизнь прежняя, только я – другой. Да и я ли это вернулся из Зоны?

Андрея убила страна, в которой он жил и которую критиковал – для того, чтобы она стала лучше?

Потому что он – любил эту страну.

28 августа 1986 года академик Валерий Легасов, который руководил работами по ликвидации последствий катастрофы, пять часов делал доклад, отвечал на вопросы международной комиссии МАГАТЭ о положении дел в Чернобыле.

Он убедил представительную комиссию, что ситуация под контролем и самое страшное позади.

Вернувшись, Легасов несколько часов записывал в кабинете на диктофон всё, что произошло, сделал выводы.

Дома повесился.

Позже его записи разобрали, но в чём главная причина катастрофы, так и не нашли.

Кто-то явно стёр это место на кассете.

Возможно, не захотел, чтобы другие узнали будущее, ведь это смертельно опасно, или узнали, кто же главный виновный в этой трагедии всемирного масштаба, у неё будет, наверняка, продолжение, а потому и другие полезли бы в петлю?

А кто-то заглянул в бездну безысходности, понял самостоятельно, в чём причина, и совершил суицид.

Возможно гипноз вранья всё ещё был сильным и сказать правду не хватило смелости?

Остаётся только догадываться.

Люди породили техногенные катастрофы, и не имеет значения, кто руководит страной. Миром правят катастрофы.

Фактор взрыва – новое измерение, в которое не всё известное на момент взрыва может вписаться.

Радиация – спящий вулкан, но он обязательно проснётся. И на Земле, и в человеке. Вся сложность – угадать, когда, где и как шарахнет атомный Везувий. И не один.

Всё громче работает часовой механизм счётчика Гейгера. Не спрашивай – для кого.

Радиоактивный пепел Чернобыля стучит в моё сердце.

* * *

Только беда, коварная гадина, не спрашивает – вы дома или на работе?

Найдёт везде.

Обследование прошли вместе с женой.

Плохие у неё анализы.

Лечить надо срочно. Требуется пересадка костного мозга.

Надо – значит надо! Я за неё переживаю.

И вот лежу в палате. Храп и духота, хотя нас всего четверо, палата для взрослых мужиков маловата. Я не спал всю ночь.

Скомканная серость больничного белья.

Сны перед операцией не снятся. Потом наркоз удачный, и вот тогда уже полная эйфория, неуправляемая.

Слова замирают, теряются по пути, смысл не долетает, не трогает, скользит, прозрачной капелькой сочится по трубочке и проникает, бежит по жилочкам к месту забытья – анестезия коварная. Капли увеличиваются, бессилие закутывает в сонную лень, предметы пухнут, слова разбухают сухарём в чае, тянутся замедленно, распадаясь на звуки, смешно и непривычно, но я уже не властен над этим, и звяканье медицинских инструментов гасит часть слов.

Где-то рядом, под покрывалом – жёнка моя. Одна мысль – только бы ей это помогло.

Ослепительная вспышка белого солнца сверху. Взорвалось лампами светило. Сверхновая звезда. Обманчивое тепло мощно льётся из центра потолка, отдельные лампы становятся общим, единым солнцем.

Ассистенты, врачи, много людей в побуревших от дезинфекции халатах. Склонились молча. Лица в масках, только глаза – читай, что там они рассказывают по ходу операции. Да только спать хочется невыразимо.

Словно пришельцы из космоса – врачи.

Руки в перчатках протягивают, и другие руки навстречу в них вкладывают инструменты.

Зыбкая, узкая дощечка операционного стола. Мои кисти рук, щиколотки приязаны марлевыми верёвочками. Испарина, ширма, обильный пот. Слёзы?

Стерильная духота дезинфекции. Не спрятаться. Сосновой, янтарной живицей вспыхивает горячее перед глазами и гасит боль ненадолго.

Усиками, лапками осторожно боль пробует меня, вползает настойчиво, бьёт зазубриной в позвоночник. Потом трогает, шевелит молча, рывками, мандибулами прихватывает, покусывает приступами. Слева, справа, сверху, опять слева, и уже совсем непонятно откуда.

День, меркнущий от затаённой боли, и ослепительный мрак сознания, предстоящей бессонницы и несуразицы времени.

И кто-то невидимый не спеша сматывает в клубок, извлекает из середины меня, из самых потаённых уголков – жилы, нервные верёвочки, ниточки, чувствительные волоски, которыми весь я связан в единое целое. Они шершавые, слегка щекочут, мышцы в глубине сокращаются. Меня из меня извлекают. Горячее, ценное, влажное и текучее, основа жизни, без чего невозможно жить.

Я ведь теплокровное существо, а потому очень восприимчив к радиации и могу погибнуть от неё. В отличие от рыбы, например, которая расплодилась в огромных количествах в прудах-охладителях. Блики воды на солнце.

Ядовитая рыба-фугу, начинённая радиацией.