— Нет. Он вел себя вполне по-рыцарски. Он сказал, что получит специальное разрешение на наш брак и мы сможем пожениться. Но я отказалась.

Его рука замерла. А потом он стал водить поочередно по каждому из ее пальцев.

— Тебе не интересно почему? — спросила она.

Он улыбнулся:

— Конечно, интересно. Но я уже научился тому; что если быть терпеливым и промолчать, ты в конце концов расскажешь все, что мне нужно узнать.

Она нахмурилась, но это не произвело на него никакого впечатления.

— Мой отец умер, — тихо выговорила она. — Для меня это было страшное время. У меня появилась уважительная причина отказать, и я даже почувствовала облегчение. — Она бросила взгляд на Маршалла. — Если быть честной, я поняла, что на самом деле он был позер и невежда. Через пару часов его манеры начинали раздражать. Он цитировал чужие стихи, а потом хвастался, что их написал он.

— Полагаю, к тому же он был не слишком умен, — предположил Маршалл.

— Да он был просто глуп!

— Стало быть, ты не смогла представить себя женой такого человека, несмотря на то, что он погубил твою репутацию.

— Должна тебе сказать, что все было не так уж и плохо. Но я была разочарована. Ведь я ожидала услышать пение ангелов.

— А его не было? — Его улыбка становилась все шире.

Она лишь покачала головой.

Прикосновение его пальцев замедлилось и стало более нежным. С каких это пор ее рука стала такой чувствительной?

Она ждала, когда он задаст следующий вопрос, а когда он его задал, она продолжала улыбаться, предвкушая его реакцию на ее ответ.

— А когда ты была со мной, ты слышала пение ангелов?

Ей захотелось рассказать ему о том, что она поняла в его объятиях: страсть — это опьяняющий напиток, и пьянеть от него — величайшее наслаждение. И. именно это должно быть самым главным в соитии, а не поспешное совокупление распутника и девственницы, жаждущей удовлетворить свое любопытство.

— Я слышала пение ангелов, Маршалл, — уверила она его. — Но больше всего мне нравится шепот Дьявола.

Он поднял голову и пристально взглянул на нее.

— Мне следовало бы рассердиться на тебя, — сказал он, и тон его голоса стал напряжением. — Тебе следовало бы сохранить себя для меня. Ты не должна была знать прикосновений другого мужчины.

— А ты, Маршалл? Могу я сделать из этого замечания вывод, что ты был девственником, когда пришел ко мне? — Улыбка исчезла с ее лица, а взгляд стал таким же пристальным, как у него.

Он не стал отвечать, а сплел свои пальцы с ее пальцами и притянул ее к себе.

— Я должен был рассердиться на тебя, — продолжал он. — Но если бы ты не была такой смелой и непредсказуемой, отчаянной и безрассудной, тебя бы не заставили выйти за меня замуж. Признайся — если бы твоя репутация не была погублена, тебя бы смогли заставить сделать это?

— Меня не заставляли. — Она не отняла руки. — Не заставляли, — повторила она. — Угрожали, стыдили — это так. Но не заставляли, нет.

Она поцеловала его в грудь, а потом прижалась щекой к тому месту, которое поцеловала. Ее руки заскользили по его телу — по бедрам, талии, груди. Он схватил за запястья обе ее руки и сжал их.

— Если ты будешь и дальше продолжать, боюсь, что-то может снова начаться.

— А это так ужасно? — спросила она и приподнялась на локте. — Разве люди не ждут от нас, что мы будем сейчас немножко эгоистами? Мы ведь молодожены. Мы не поехали в свадебное путешествие, а остались дома. Разве мы не можем сосредоточиться друг на друге?

— А ты хотела бы отправиться в свадебное путешествие? — Он был явно удивлен, словно эта мысль никогда не приходила ему в голову.

— Мне бы хотелось увидеть Египет, — призналась она. — Но я бы согласилась променять Египет на то, чтобы оставаться в твоей постели.

У нее опять создалось впечатление, что она поразила его. Что ж, отлично.

— Давина… — забормотал он.

Она улыбнулась, ожидая, что он начнет ей выговаривать за ее откровенность. Вместо этого он толкнул ее на спину и навис над ней.

— Мне нравится, как ты сложен, — сказала она, упираясь обеими руками ему в грудь.

— В этом деле у меня не было выбора.

— Все равно мне нравится, каким тебя создал Бог. Ты мускулист там, где у меня мускулов нет. И ты более волосат.

— Надо надеяться. Полагаю, что волосатые женщины — это аномалия.

Она склонила голову набок и посмотрела на него серьезно.

— А ты многих женщин знаешь?

— На этот вопрос я отвечать не намерен. Особенно когда лежу голый рядом со своей женой.

— А я на самом деле считаю неправильным, что у женщин нет достаточного опыта, когда наступает пора выходить замуж.

Он скатился на спину и заложил руки за голову.

— А как ты могла бы это изменить? Я имею в виду — что надо сделать для того, чтобы женщины были такими же опытными, как мужчины?

— А кто те женщины, которые помогают вам стать такими опытными? Они что, просто исчезают после того, как обучили мужчин? Считается, что женщины должны быть добродетельными, а мужчинам позволено быть распущенными. Ведь если мужчины ведут себя как повесы, у них должны быть партнерши, не так ли? Получается, что это добродетельные женщины?

Он повернулся на бок и посмотрел на нее.

— Похоже, ты очень много об этом думала.

— Не так уж много, но, мне кажется, такое положение дел несправедливо.

— Возможно, женщина должна оставаться добродетельной. Ей следует думать о последствиях своего поведения. Например, о легитимности наследника.

— У мужчин тоже могут быть последствия, — возразила Давина. — Например, оспа.

Он рассмеялся.

— А что тебе известно об оспе, Давина Макларен Росс?

— Я много читаю, — гордо заявила она.

Он покачал головой, но продолжал улыбаться, отчего стал выглядеть молодым и беспечным.

— Расскажи мне, каким ты был ребенком, — неожиданно попросила она.

— Как иногда говаривала моя мать, я был хорошим сыном. Но я должен признаться, у меня были воображаемые товарищи по играм. Возможно, таким образом Всевышний примирял меня с моими теперешними проклятыми видениями.

— А может быть, никакой связи здесь нет, — предположила Давина. — Я знаю, что это такое — иметь воображаемых друзей. У меня они тоже были до тех пор, пока их не заменили книги. Я думаю, что дети, когда они одиноки, ищут замену, не так ли?

Он улыбнулся:

— Я был графом и наследником… и должен был стать таким, каким меня хотели видеть мои отец и мать. Однако меня этому не учили. Отец был почти все время в Египте, а мой дед умер, когда мне было восемь лет.