Если письмо не лжет, то его спасительница – не привидевшийся ему ангел, а земная женщина.

Но предложение опоздало. Тем же вечером Леонардо написал ответ герцогу Валентинуа, главнокомандующему папской армией, новоиспеченному герцогу Романьи Чезаре Борджиа с согласием принять должность главного военного инженера. Пусть Флоренция не нуждалась в нем – зато нуждался кое-кто другой. Леонардо отправится на войну.

– На кого он работает?! – Сердитый голос Микеланджело напоминал медвежий рык.

– Я думал, ты знаешь, – пожал плечами Граначчи. Им удалось пробраться на площадь перед Дуомо вместе с другими флорентийцами, и теперь все, от мала до велика, ожидали, когда начнется пасхальное шествие.

– Интересно, как я мог узнать об этом? – уже спокойнее спросил Микеланджело. – Я много недель провел у себя в мастерской в совершенном затворничестве. – Только сегодня, на Пасху, Микеланджело оставил свой безмолвный мрамор и впервые более чем за месяц выбрался на улицу, истосковавшись по человеческому общению. Узнав новость, он не поверил своим ушам. – Леонардо, может, и несносный гордец и задира, каких поискать, но он не предатель.

– Флоренция отказалась взять его на службу, вот он и предложил свои услуги ее противнику. – Граначчи вытянул шею, пытаясь поверх головы какого-то верзилы рассмотреть, что делается на ступеньках Собора. – Это чистая правда, mi amico. Теперь Леонардо да Винчи служит военным инженером у Чезаре Борджиа.

Пасха – светлая радость притчи о воскресении Спасителя из мертвых, священные гимны, восхитительные ароматы ладана, свежевыпеченного хлеба и жареного мяса – всегда наполняла душу Микеланджело надеждой, но в этот раз он не испытывал радостного предвкушения, душу его затянули темные тучи. Его семья сейчас тоже ожидала наступления праздника где-то в этой толпе, а он не мог быть с ними. Родные ни за что не хотели простить ему то, что он препарировал трупы. Его мрамор был все еще нем и бесчувствен и, как он ни старался, отказывался говорить с ним. Порой молчание камня делалось невыносимым, и тогда Микеланджело боялся, что тот не проснется уже никогда. А тут еще эта новость о Леонардо.

– Флоренция приняла его с распростертыми объятиями, воздавала почести пирами и праздничными шествиями, а он вот так отплатил ей за это? – недоверчиво переспросил Микеланджело.

Граначчи снова пожал плечами.

– Если хочешь знать мое мнение, так он просто поквитался с городским советом за отказ от его услуг. Взяв Леонардо на службу, они точно заручились бы его верностью.

– Чтобы Флоренция кому-то платила за верность себе? Не бывать этому.

– Что здесь такого? Платят же они за защиту. Известно ли тебе, что городской совет предложил Борджиа колоссальные деньги за то, чтобы он оставил нас в покое? В чем разница?

– Мы что, платим взятки Борджиа?

– А разве у нас есть выбор? Мы народ, посвятивший себя искусству, а не войнам. Не подумай, будто я осуждаю Флоренцию за ее благоволение искусству… – быстро добавил Граначчи. – Но сам посуди: мы, флорентийцы, сидим за своими прочными стенами и только и думаем о том, как преумножить красоту и великолепие города, а когда приходит время постоять за нее в бою, призываем в помощь наемников. Вот и получается, что деньги – единственное наше оружие против кровожадных завоевателей вроде герцога Валентинуа.

На площади перед Собором появилось знатнейшее семейство Флоренции – Строцци, обряженные в свои самые богатые наряды; они должны были открыть пасхальное шествие. У Микеланджело от бушующего внутри гнева звенело в ушах. Работая в Риме, он с гордостью высек на своей Пьете слово «флорентиец», желая подчеркнуть свою принадлежность этому прекрасному городу. И когда к нему пришел первый настоящий успех, он не побежал продаваться римлянам. Нет, он вернулся домой, во Флоренцию. Его сердце и его душа, его ум, его руки, его говор и даже вкус, который ощущает его язык, – все это флорентийское, и он флорентиец до глубины души, до кончиков ногтей. Он не мог предать свой город, как не мог предать самого себя.

А что же Леонардо? Самый знаменитый житель этого города с легкостью продался чудовищу, которое угрожало стенам Флоренции и высасывало деньги из ее сундуков. Почему? Из-за того, что Борджиа хорошо платит? Все знают, что Леонардо отрекся от Милана и герцога Моро, но мыслимо ли пойти против Флоренции?!

На ступенях Дуомо архиепископ открыл огромную Библию и начал громко зачитывать евангельскую историю о воскресении Иисуса Христа. Стоящие в первых рядах мужчины, обладающие сильными голосами, повторяли за архиепископом слова Евангелия, чтобы их услышали в следующих рядах. Там мужчины так же подхватывали текст, чтобы их могли слышать стоящие за ними, и так волна катилась через площадь, к последним рядам, и выплескивалась на улицы, где собирались припозднившиеся горожане. Благодаря такому многократному повторению все население Флоренции слушало евангельскую историю о чудесном воскресении Христа.

Под перекаты волн евангельской вести Микеланджело упал на колени. Казалось, он погрузился в молитву. Но в нем бушевали совсем иные чувства. Еще теплящиеся остатки уважения к Леонардо угасли в его душе, как угасает огонек свечи, когда его прижимают двумя пальцами.

– Ну же, старикан, покажи, как низко ты готов пасть, – беззвучно бормотал Микеланджело. Губы его шевелились, но ни звука не слетало с них; ему же думалось, что его голос звучал громко и отчетливо, как если бы он стоял на ступенях Собора, а его слова перелетали от флорентийца к флорентийцу, достигая ушей Леонардо, где бы тот ни находился. – Из этого увечного куска мрамора я изваяю нечто более величественное, чем все, что выходило из твоих рук, нечто более восхитительное и прекрасное, чем способно подсказать тебе все твое хваленое воображение. Я создам нечто столь изумительное, что оно изгонит из памяти мира даже следы твоего имени, предатель Леонардо да Винчи! Я восторжествую над тобой одною силой своей веры и этого камня.

Архиепископ торжественно провозгласил:

– Христос воскрес!

Микеланджело поднялся на ноги, и как раз вовремя: он увидел, как резной голубь, скользя по веревочке, слетел с самой верхушки баптистерия на ступени Собора. Каждую Пасху такой резной голубок проделывает это путешествие над головами флорентийцев, и каждый год Микеланджело стоит тут, на площади, и молится, объятый светлой радостью и благоговейным восторгом перед чудом Господним.

Сейчас им владели те же чувства.

Голубь опустился на изящный деревянный столик на колесиках, и тут же тысячами искр взорвались фейерверки. В этот миг Микеланджело ощутил, как где-то глубоко внутри у него зародилось новое неведомое чувство, чистое, яркое и ослепительное, будто свет Полярной звезды. Кажется, оно всегда жило, горело в нем и никогда уже не погаснет. Ему послышался слабый призрачный звук, идущий откуда-то издалека, легкий, как вздох, как взмах крыльев. Он сорвался с места.

– Простите, – второпях скороговоркой раз за разом повторял Микеланджело, пробираясь сквозь толпу.