В голове Микеланджело пронеслась мимолетная мысль о том, что лучше бы ему все отрицать. Джовансимоне нечем подкрепить свои слова, он никогда ничего не докажет. Но это означало, что придется солгать, а Микеланджело не видел ничего предосудительного в анатомировании трупов. Это необходимая часть его творчества, а через него с ним говорил сам Господь. Нет, он не заставит Господа замолчать.

– Да, это правда.

– Святый Боже, – пробормотал совершенно раздавленный Лодовико.

– Это совсем не то, что вы думаете, отец, – быстро заговорил Микеланджело. – Изучение анатомии – занятие честное и нравственное. Еще мои наставники во дворце Медичи учили меня…

– У, проклятые Медичи! – прорычал Лодовико. – Я всегда подозревал, что они развращали тебя. Уж как они поощряли тебя и это твое богомерзкое искусство.

– Прошу вас. – Микеланджело старался говорить спокойно. – Приходите ко мне в мастерскую, взгляните на мой мрамор. Я вам все объясню, расскажу, зачем должен делать то, что делаю. Вы сами все поймете.

– Мне никогда не понять этого. – Лодовико встал и указал рукой на дверь. – Вон!

– Отец! Пожалуйста! Позвольте мне объяснить…

– Вон! – Лодовико надвигался на Микеланджело, заставляя того пятиться одной лишь силой своего гнева.

– Я прекращу это! Я больше шагу туда не ступлю. Я клянусь. – Микеланджело быстро перекрестился, но Лодовико с силой взмахнул рукой, словно отгоняя беса. – Я исповедуюсь. Настоятелю. Я вымолю прощение.

– Клянешься ли ты, что бросишь искусство? Навсегда?

Микеланджело посмотрел отцу прямо в глаза.

– Вы же сами знаете, что этого я не могу.

– Тогда ты мне больше не сын. – Последнее слово Лодовико презрительно выплюнул. – Ты дьявол, променявший свою семью на камень.

– Постойте, ну пожалуйста! – взмолился Микеланджело. Ужас, нарастающий внутри него, казалось, вот-вот захлестнет его полностью. – Мой дом здесь, и мне некуда больше идти.

– Какое мне дело, – холодно ответил отец и распахнул перед ним дверь.

– Но как же мои вещи, мои деньги? Все же здесь.

– Тебе некого винить, только самого себя. – Лодовико решительно надвигался на Микеланджело, выдавливая его за порог.

– Arrivеderci, братик, я буду скучать по тебе, – с издевкой крикнул из-за стола Джовансимоне, засовывая последние флорины в свой карман.

– Джовансимоне! – вне себя прорычал Микеланджело. – Сейчас же положи назад деньги. Они не твои, это для семьи!

– Не смей говорить со своим братом! Не смей говорить ни с кем из нас, пока не отречешься от своего непотребного искусства, которое поганит твою душу. – Лодовико резко повернулся и захлопнул перед сыном дверь.

– Нет, – прошептал Микеланджело. – Ну пожалуйста, смилуйтесь. – В мольбе он протянул руки к отчему дому, но ставни на окнах одна за другой захлопнулись. – Ну пожалуйста! Это же все для семьи! – прокричал он в глухие ставни. – Я столько страдал. Я трудился, как вол. И только-только мне удалось хоть немного поднять нас из безвестности, только я принес в дом эту малость денег, как вы отвергли меня. И это все ты, мой родной брат! – Его страх и чувство вины мгновенно сменились неистовым гневом. – Ты, подлый Джовансимоне! Ты шпионил за мной, ты обратил против меня мою страсть, и все ради своей неуемной жадности. Это правда, клянусь телом Христовым, истинная правда! Ну и подавись этими деньгами. – Микеланджело отступил от двери. – Я заработаю еще больше. И знаешь, что сделаю? Принесу заработок тебе, потому что ты моя семья и я никогда не отвернусь от тебя, что бы ты ни натворил.

Он еще немного постоял в надежде на то, что дверь откроется, но отчий дом был погружен в тишину. Тяжелые рыдания рвались из груди, однако он усилием воли сглатывал их. Джовансимоне наверняка наблюдал за ним из окна. Нет уж, не доставит он братцу этого удовольствия, не покажет ему свое отчаяние. Микеланджело повернулся и ушел.

Ему и правда некуда было идти, кроме как в хибару во дворе соборной мастерской. Он зашел в свое прибежище и без сил опустился на пол у ног Давида. День наивысшего триумфа завершился для него горчайшим поражением. Микеланджело поднял голову и посмотрел на незавершенную статую. Ради этой безмолвной глыбы мрамора он поступился своей семьей, родными. С тяжелым вздохом он завернулся в худое одеяло и обратился к Давиду:

– Теперь самое время заговорить тебе со мной.

Леонардо сидел, скрестив ноги, через дорогу от величественной базилики ди Сан-Лоренцо и набрасывал в альбоме архитектурный план здания. Он как раз обрисовывал купол и округлые выпуклости часовен, когда на его набросок упала тень. Подняв голову, он увидел, что солнце ему загородил Салаи.

– Природа – вот кто лучше всех научит архитектора проектировать здания, – задумчиво произнес Леонардо. – Взгляни-ка на этот план и только попробуй не согласиться с тем, что он напоминает лепестки цветка. Впрочем, как и весь пропорциональный строй основных компонентов.

– Господин! – В голосе Салаи отчетливо слышались нотки нервозности.

– Если ты явился сообщить о том, что меня разыскивают монахи-сервиты, то мне это и без тебя известно. Неделями они преследуют меня и все канючат, канючат. Скажи им, что я вышел купить пигментов. И вот-вот приступлю к росписи красками. На днях. – Леонардо повернул альбом боком, чтобы изобразить грандиозное строение в поперечном разрезе.

– Вот, пришло вам.

Леонардо наконец увидел в руках Салаи письмо, украшенное золотой печатью папского войска. Определенно, это не мог быть ордер на его арест за нападение на солдат Борджиа с мешком камней. Или мог?

Леонардо взял у Салаи письмо, сломал печать.

Быстро пробежав текст глазами, он выдохнул с облегчением – опасаться было нечего. Чезаре Борджиа не помышлял о его аресте – напротив, он желал нанять его. Его люди обнаружили имя Леонардо среди обломков и обрывков его летательного аппарата, а их военачальник вспомнил виденную им в Мантуе установку для фейерверков с многочисленными трубками. Вот и решил поставить гениальные мозги Леонардо себе на службу. Недаром в письме Чезаре упомянул о грандиозных замыслах: установить свою власть на всем полуострове и даже за его пределами, подчинив себе огромные территории, не уступающие размерами Римской империи. И если Леонардо возьмется помочь осуществлению его планов, герцог обещает ему более чем солидную плату, а также готов пожаловать ему должность главного военного инженера папской армии.

Пока Салаи через его плечо читал письмо, Леонардо едва сдерживал довольную улыбку.

– О нет, Господин, только не это! – простонал Салаи. – Вы не должны работать на Чезаре Борджиа. Одно дело – прослыть предателем Милана и герцога Моро, это еще куда ни шло, но видано ли предавать Флоренцию?!

– Великолепная возможность сама идет к нам в руки. – Леонардо сложил письмо и засунул в карман. – Я буду последним глупцом, если упущу ее.