— Ты виделся с бедным Нарсисо? — спросила сеньора Лукреция. — Что с ним приключилось?

Дон Ригоберто кивнул и без сил повалился в любимое кресло в гостиной.

— Настоящая одиссея, — выдохнул он. — Вот так-то услужил нам Исмаэль — теперь его постельные и родственные проблемы сделались нашими, любовь моя.

Родственники Нарсисо, шофера Исмаэля Карреры, назначили дону Ригоберто встречу у первой заправки на въезде в Чинчу[47], и он ехал туда два часа на машине, однако, когда добрался, никого на указанной бензоколонке не встретил. Ригоберто изрядно поджарился на солнцепеке, полюбовался проходящими грузовиками и автобусами и наглотался пыли, которую швырял ему в лицо горячий ветер сьерры; когда он уже собрался возвращаться в Лиму, перед ним возник мальчишка, назвавшийся племянником Нарсисо. Это был босоногий негритенок с живыми хитрыми глазищами. Речь его была полна недомолвок, как у заговорщика, и Ригоберто долго не мог разобрать, чего хочет этот племянник. В конце концов ему стало ясно, что планы переменились, что дядя Нарсисо теперь дожидается в Гросио-Прадо, у дверей того самого дома, где жила, творила чудеса и умерла блаженная Мельчорита (произнося это имя, мальчик перекрестился). Еще полчаса за рулем по пыльной ухабистой дороге, среди виноградников и наделов с фруктами, предназначенными на экспорт. У дверей дома-музея-святилища блаженной на площади в Гросио-Прадо наконец появился водитель Исмаэля.

— Он замаскировался: надел какое-то пончо, а на голову — капюшон паломника, чтобы никто его не узнал. И разумеется, был полуживой от страха, — улыбаясь, вспоминал Ригоберто. — От паники этот негр побелел. Именно побелел, Лукреция, сущая правда. Гиены преследуют его днем и ночью, я не мог представить, что ему придется так туго.

Сначала они прислали к Нарсисо своего адвоката — точнее сказать, говорливого крючкотвора, — чтобы подкупить. Если Нарсисо придет в суд и заявит, что начальник силой принудил его выступить свидетелем на своем бракосочетании и что, по его мнению, в день свадьбы Исмаэль Каррера вел себя неадекватно, тогда шофер получит вознаграждение в сумме двадцати тысяч солей. Когда негр ответил, что обдумает это предложение, но в принципе предпочитает не связываться с судебной властью и вообще с правительством, к нему домой в Чинчу пришли полицейские и вызвали в комиссариат. Близнецы обвинили Нарсисо в сообщничестве по целому ряду преступлений, включая сговор и похищение их отца!

— Ему ничего не оставалось, кроме как снова спрятаться, — добавил Ригоберто. — К счастью, у него есть друзья и родственники по всей Чинче. А Исмаэлю крупно повезло, что этот негр — самый честный и преданный человек на свете. Несмотря на весь его перепуг, я сомневаюсь, что этой паре подонков удастся его сломить. Я выплатил Нарсисо его жалованье и оставил еще немного денег — так, на всякий случай, на непредвиденные расходы. Эта история с каждым днем все больше закручивается, любовь моя.

Дон Ригоберто потянулся в кресле и зевнул; пока донья Лукреция готовила ему лимонад, он рассеянно смотрел в окно на залив Барранко. Вечер выдался безветренный, в небе кружило несколько дельтапланеристов. Один пролетел так близко, что дон Ригоберто даже рассмотрел его лицо под шлемом.

Что за напасть! И надо же было этой истории приключиться именно теперь, когда он только что ушел на пенсию; Ригоберто надеялся, что это время будет заполнено отдыхом, искусством и путешествиями — иными словами, чистым наслаждением. Но в жизни никогда не выходит так, как задумано, — это правило не знает исключений. «Никогда не предполагал, что дружба с Исмаэлем доставит мне столько проблем, — подумал Ригоберто. — А уж тем более — что ради нее придется пожертвовать моим уголком цивилизации». Если бы на небе столицы появилось солнце, это был бы ее волшебный час. Точнее, считаные минуты абсолютной красоты. Огненный шар погружался бы в море вон там, на горизонте, за островами Сан-Лоренсо и Фронтон, поджигая небо, румяня облака, и на несколько минут возникла бы картина — одновременно спокойная и апокалипсическая: перед приходом тьмы.

— Что ты ему сказал? — Донья Лукреция присела рядом с мужем. — Бедный Нарсисо, как же он вляпался за одну только привязанность к своему хозяину.

— Я попробовал его успокоить. — Дон Ригоберто наслаждался вкусом холодного лимонада. — Велел, чтобы он не боялся, что ни ему, ни мне ничего не сделают за то, что мы выступили свидетелями на свадьбе. Что в наших поступках не было ничего незаконного. И что Исмаэль выйдет победителем из схватки с гиенами. Что все нападки, все бахвальство Мики и Эскобиты не имеют под собой никакого юридического основания. Что если это его успокоит, пусть он обсудит дело с адвокатом из Чинчи, которому доверяет, а счет пускай присылает мне. В общем, я сделал все, что мог. Нарсисо — очень стойкий человек, и — повторяю тебе — этим стервецам с ним не справиться. Но сейчас из-за них у Нарсисо большие неприятности, это уж точно.

— А нам что, легче приходится? — вздохнула донья Лукреция. — Признаюсь, с тех пор, как началась эта свистопляска, даже я побаиваюсь выходить на улицу. Все только и спрашивают меня об этой парочке голубков, как будто их свадьба — самое важное событие в Лиме. Мне стало казаться, что в нашем городе каждый житель — журналист. Ты не представляешь, как я их ненавижу, когда слушаю или читаю все их глупости и нелепицы.

«Она тоже напугана», — понял Ригоберто. Его супруга улыбалась, но он явственно различал бегающий огонек в ее глазах и беспокойство, проявлявшее себя в привычке то и дело потирать руки. Бедная Лукреция. Она лишилась не только долгожданной поездки в Европу. Добавилась еще и эта скандальная история. Старый Исмаэль продолжает свое медовое путешествие по Европе и не дает о себе знать, а в это время в Лиме его сыночки до невозможности портят жизнь Нарсисо, ему самому и Лукреции, да и в страховой компании все донельзя возбуждены.

— Ригоберто, да что с тобой? — изумилась донья Лукреция. — Кто в одиночку смеется, свои грехи вспоминает.

— Я смеюсь над Исмаэлем, — объяснил Ригоберто. — У него как раз заканчивается медовый месяц. А дедушке уже за восемьдесят! Я проверил: ему действительно столько лет. Chapeau![48] Понимаешь, о чем я, Лукреция? С такими дозами виагры его мозг иссохнет — и заявление гиен о старческом слабоумии окажется правдой! Наверняка его Армида — сущая бестия в постели. Она его высушит!

— Не будь пошляком, Ригоберто, — притворно оскорбилась Лукреция и тоже рассмеялась.

«Хорошая мина при плохой игре», — с нежностью подумал Ригоберто. В эти дни его жена не выказывала никаких признаков слабости, а ведь бессовестная кампания близнецов шла полным ходом, дом наполнялся судебными и полицейскими повестками и дурными новостями, худшей из которых была следующая: близнецам при помощи грязной игры удалось запустить в страховой компании разбирательство по поводу пенсии Ригоберто. Да, Лукреция горячо поддерживала его решение не поддаваться шантажу гиен, сохранять верность начальнику и старому другу.