~

Теперь, когда мы прошлись по истории неравенства и обозначили силы, которые определяют его уровень, мы можем проанализировать утверждение, будто рост неравенства в последние три десятилетия означает, что мир становится хуже – что процветают только богатые, тогда как остальные топчутся на месте или нищают. Богатые определенно увеличили свое благосостояние, и, возможно, больше, чем стоило бы, но касательно всех остальных это утверждение неверно – по ряду причин.

Наиболее очевидным образом это не так для мира в целом: большей части человечества теперь живется гораздо лучше. Двугорбый верблюд стал одногорбым; тело слона стало размером с настоящего слона; крайняя бедность резко сократилась и, возможно, исчезнет вовсе; и международный, и всемирный коэффициенты неравенства снижаются. Да, надо признать, что бедное население мира действительно стало богаче за счет американского среднего класса, и, будь я американским политиком, я бы не стал открыто утверждать, что этот компромисс того стоил. Но как граждане мира, глядя на человечество как на единое целое, мы должны сказать: несомненно, стоил.

Но даже в низшем классе и низшем слое среднего класса богатых стран скромный прирост доходов не означает снижения уровня жизни. В сегодняшних дискуссиях о неравенстве наше время часто сравнивают, не в его пользу, с золотым веком высокооплачиваемого и уважаемого промышленного труда – веком, который ушел в прошлое по вине автоматизации и глобализации. Эту идиллическую картинку опровергают свидетельства современников о суровой жизни рабочих в ту эпоху – как журналистские книги-расследования, такие как «Другая Америка» Майкла Харрингтона (The Other America, 1962), так и реалистичные киноленты (скажем, «В порту», «Конвейер», «Дочь шахтера» или «Норма Рэй»). Историк Стефани Кунц, разоблачающая в своих работах ностальгию по 1950-м, добавляет к этим свидетельствам цифры:

Почему же публика все равно убеждена, что экономика находится в состоянии стагнации, несмотря на тот очевидный факт, что качество жизни повысилось за последние десятилетия? Экономисты указывают на четыре фактора, из-за которых статистика неравенства создает превратное представление о том, как мы живем, причем каждый из них связан с одной из тем, которые мы уже рассмотрели.

Первый фактор связан с разницей между относительным и абсолютным благосостоянием. Точно так же, как все дети не могут показывать в школе результаты выше среднего, признаком стагнации не является то, что доля доходов, приходящаяся на беднейшую пятую часть населения, не увеличивается со временем. Для оценки благосостояния важно, сколько люди зарабатывают, а не какое место в рейтинге они занимают. В своем недавнем исследовании экономист Стивен Роуз разделил население США на классы, используя фиксированные суммы дохода, а не квантили. К «бедным» он отнес тех, кто получает от 0 до 30 000 долларов 2014 года на семью из трех человек, к «низшему слою среднего класса» – тех, кто получает от 30 000 до 50 000, и так далее[320]. Роуз установил, что в абсолютных показателях благосостояние американцев растет. С 1979 до 2014 года доля бедных американцев упала с 24 % до 20 %, доля низшего слоя среднего класса – с 24 % до 17 %, а среднего класса – с 32 % до 30 %. Куда же делись все эти люди? Многие из них переместились в верхний слой среднего класса (доходы от 100 000 до 350 000 долларов), доля которого выросла с 13 % до 30 % населения, и в высший класс, представители которого составляют теперь не 0,1 %, а 2 %. Средний класс обезлюдел отчасти по той причине, что растет число состоятельных американцев. Неравенство, несомненно, увеличилось – богатые богатеют быстрее, чем средний и низший классы, – но благополучие всех (в среднем) растет.

Второе недоразумение возникает, когда люди путают анонимные и лонгитюдные данные. Если, скажем, самая бедная пятая часть населения Америки никак не продвинулась вперед за двадцать лет, это не значит, что сантехник Джо получает в 2008 году столько же, сколько в 1988-м (или немного больше – просто потому, что выросла стоимость жизни). Люди зарабатывают все больше с возрастом и опытом, они меняют низкооплачиваемую работу на более прибыльную, поэтому Джо мог перейти из беднейшей пятой части, например, в среднюю пятую часть, а его место в низшем слое занял более молодой мужчина, женщина или иммигрант. Масштабы этого круговорота никак не назовешь скромными. Недавнее лонгитюдное исследование показало, что каждый второй американец в течение хотя бы одного года своей трудовой жизни находился среди десятой части населения с самыми высокими доходами, а каждый девятый побывал в одном богатейшем проценте (хотя с большой вероятностью там не задержался)[321]. Это может быть одной из причин, по которым для восприятия людьми экономической ситуации характерен «разрыв в оптимизме» (когнитивное искажение типа «у меня все хорошо, но у других все плохо»): большинство американцев убеждено, что за последние годы уровень жизни среднего класса снизился, тогда как их личный уровень жизни вырос[322].

Третья причина того, что рост неравенства не ухудшил положение низшего класса, состоит в том, что его жизнь облегчает перераспределение средств на социальные нужды. При всем господстве идеологии индивидуализма уровень такого перераспределения в США очень высок. Подоходный налог все еще имеет прогрессивную шкалу, а низкие доходы компенсируются «скрытым государством всеобщего благосостояния», а именно страхованием на случай потери работы, социальным страхованием, программами «Медикэр» и «Медикейд», системой временной помощи нуждающимся семьям, продуктовыми талонами для малоимущих и налоговым вычетом за заработанный доход – своего рода подоходным налогом наоборот (это выплачиваемая государством надбавка к низким зарплатам). Сложите все это вместе, и Америка перестает быть такой уж неравной. В 2013 году коэффициент Джини для рыночных доходов (до налогов и пособий) составлял там аж 0,53, тогда как для располагаемых доходов (после налогов и пособий) мы имеем вполне умеренный показатель в 0,38[323]. США не зашли так далеко, как Германия или Финляндия, где коэффициент Джини для рыночных доходов изначально примерно такой же, но после весьма агрессивного перераспределения опускается в район 0,25–0,3, несмотря на тенденцию к росту неравенства после 1980 года. Независимо от того, устойчивы ли настолько щедрые европейские программы перераспределения в долгосрочной перспективе и применима ли эта модель в США, государство всеобщего благосостояния в том или ином виде работает во всех развитых странах, снижая уровень неравенства даже в скрытой его форме[324].