Чаще всего хронисты сосредоточивают свое внимание на действиях Кербоги, который был одним из самых известных героев мусульманского мира. Приведенный выше драматический пассаж о поведении Кербоги во время осады Антиохии был пересказан и в литературном произведении — «Антиохийской песне». Как мы уже выяснили, чисто литературные пассажи характерны как для хроник, так и для героических песен, видимо, хорошо известных в среде крестоносцев. Связь между хрониками и героическими песнями первого цикла крестового похода чрезвычайно тесна — это обстоятельство неоднократно отмечалось в исторической литературе.[572] Было высказано предположение, согласно которому хронисты заимствовали наш рассказ именно из «Антиохийской песни».[573] Правда, неясно, песнь или хроника послужила источником для создания этого литературного сюжета, так как оба сочинения записаны в конце XII в. Примечательно другое — в этих пассажах обнаруживается много сходства с песнями. В песни XII в. «Флоован» эмир Галиен в ответ на извещение сарацина Эсторги о приближении христиан заявляет, что кровь от раны застилает тому глаза и поэтому Эсторги не видит происходящее в истинном свете.[574] Вновь мы можем отметить параллели между хрониками и песнями и предположить хорошее знание эпоса хронистами. В хрониках действительно весьма ощутимо влияние устной традиции. Наличие монологов, диалогов, прямой речи свидетельствует об этом. Мы все время слышим голоса действующих лиц. Это явление П. Зюмтор называл «вокальностью» (vocalité) и доказывал, что в литературе XII в. голос еще превалирует над буквой.[575] Наши примеры из хроник, возможно, подтверждают наблюдения о том, что в это время письменное еще являлось образом устного. Стремление авторов как бы вовлечь читателя в повествование вполне очевидно. Эмоциональная дистанция между хронистом и его публикой весьма близка, между автором и читателем существует личный контакт.[576] Все эти черты повествовательной манеры хронистов позволяет охарактеризовать их рассказ как «план речи» (термин Э. Бенвениста): как отмечалось, в это понятие, помимо различных жанров устного общения, входят также и письменные формы, которые воспроизводят устную речь или заимствуют ее манеру и цели: такие, как, например, письма (а с вымышленными письмами мы встречались на страницах хроник) и пр. — т. е. все жанры, «где кто-то обращается к кому-то, становится отправителем речи и организует высказываемое в формах категорий лица».[577]

Мусульмане и грех гордыни

Хронисты Первого крестового похода редко рисуют индивидуальные портреты — исключение в этом смысле составляет лишь эмир Кербога.[578] Следует отметить, что в хрониках в основном речь идет обо всех мусульманах в целом. Так, superbia обнаруживают не только высшие представители власти мусульманского мира, но и все сарацины вообще. Смысл такого приема изображения в том, чтобы дать понять читателю — мусульмане несут коллективную ответственность за свои грехи. Они изображаются как закоренелые грешники. Это не случайно. Одним из наиболее устойчивых элементов средневекового мифа об исламе было представление о нем как об абсолютном моральном зле в противоположность христианству — религии Добра. Мусульмане и христиане противопоставлялись не только по конфессиональному признаку, но и по нравственным качествам. В произведениях отцов Церкви, в исторических сочинениях мусульмане и ислам отождествлялись с сатаной, силами зла. Христиане были глубоко убеждены в моральном несовершенстве иноверцев.[579] Это представление, видимо, имело достаточно древнее происхождение — ведь еще в ветхозаветной традиции язычники всегда изображались дурными людьми. Библейские стереотипы наряду с церковной и литературной традицией моделировали образ сарацин в хрониках. В чем же греховность их поведения? Сарацины самонадеянны. Говоря о пороках и грехах мусульман, рассказывая об их вероломстве (perfidia) и «гордыне языческой» (superbia gentilium), хронисты неоднократно подчеркивают, что их греховность проявляется главным образом в том, что они осмеливаются вести войну против христиан. «…Можно ли быть более слепым, чем тот, кто, не уважая Бога, против народа Бога начинает войну? — восклицает в своей хронике Гвиберт Ножанский и добавляет. — Что может быть столь дурно, как не верить в Бога и по причине этого неверия впадать в гордыню и затевать войну против верующих?».[580] Авторы хроник также постоянно упоминают о численном превосходстве мусульман, которые рассчитывают исключительно на собственные силы. В хронике Роберта Монаха говорится, что иноверцы «полагаются на свою многочисленность».[581] Точно так же в хронике Фульхерия Шартрского один из арабов хвастливо заявляет своему христианскому противнику:«…ведь вас мало, а не много, ведь даже Бог ваш вас покинул… мы вас одолеем».[582] В хронике Анонима атабек Мосула Кербога хвастается тем, что у него в армии эмиров больше, чем в армии крестоносцев простых воинов.[583] В соответствии с системой христианских ценностей средневековые писатели изображают конфликт мусульман и христиан как борьбу материи и духа. В их сочинениях иноверцы всегда уповают на свои материальные преимущества, численный перевес и заранее уверены в своем успехе. Если так ведут себя иноверцы, рассчитывая на победу, то как ведут себя правоверные христиане? В сражении немногочисленные христиане бесстрашно приближаются к «многочисленным неверным» (multitudinem perfidorum).[584] Они с презрением относятся к численному превосходству мусульман: «чем нас меньше, тем мы сильнее; а вы же, чем вас больше, тем вы более беспомощны»[585] — говорят они своим противникам. Христиане рассчитывают победить врагов силой духа, а не силой оружия. Так, согласно Фульхерию Шартрскому, и предстоящем сражении франки, «бросая якорь спасения», уповают не на число воинов, «а на своего Бога».[586] В хронике Роберта Монаха крестоносец Боэмунд объясняет причину победы крестоносцев следующим образом: христианское войско, будучи меньше числом, побеждало мусульман благодаря тому, что во время битв рядом с крестоносцами сражались невидимые ангелы, а значит, всемогущий Бог стоял на защите христиан.[587] Показывая нам, что сарацины надеются прежде всего на свое численное превосходство, историки полагают, будто в системе ценностей неверных, язычников, материальное играет весьма значительную роль. Сарацины ожидают всего от давящей массы своей силы, в то время как христиане, равнодушные к материальному превосходству, ожидают всего от своего Бога.