– Холланд? – машинально повторила Мария, и легкая улыбка на ее устах потухла, но Шатонефа было уже не остановить.

Увлеченный собственным повествованием, он уже ничего не видел, ничего не замечал:

– Как и всем прочим, мне было известно о вашей к нему слабости…

– Боже мой! – прервала его герцогиня, раздраженная тем, какими оборотами он это все излагал. – Позабудьте язык дипломатов, называйте вещи их именами: вы знали, что он мой любовник!

– Ну да! Я им восхищался, завидуя, но, странное дело, безо всякой горечи по причине того, что человек он был невероятно привлекательный, и вполне естественно, что вы любили его. Мы с ним сблизились. Тогда-то и стал я от него получать откровения. Иногда приходилось его на это провоцировать, пусть услышанное и приносило мне страдания, и вот как-то вечером он мне рассказал о первой вашей ночи во флигеле вашего особняка…

– Он посмел? – прошептала Мария изумленно.

– Да, ведь это было его самое прекрасное воспоминание о любви. А может, и потому, что мы слегка выпили: ностальгия, и ударила ему в голову.

– Кто-нибудь еще может воспользоваться его откровениями?

– Нет, в парке Чизвик мы были одни. С тех пор его рассказ неотступно преследовал меня, по правде говоря, в ту ночь я не впервые пришел в ваш домик с мечтой о вас. Никто не осмелился бы меня там побеспокоить.

– Каким образом вы раздобыли ключ? Я думала, что выбросила его. Кто его вам продал?

– Никто. Я отыскал способ пробраться туда через сады и нашел следы воска. Как же было замечательно представлять вас на том месте, где вы предавались любви! Когда вы вошли, все стало еще более пьянящим. Я подумал в который уже раз, что с моей стороны это больше не повторится, но тут вдруг – о, чудо! – появились вы, едва прикрытая благоухающим бельем… Нужно быть святым, чтобы удержаться от соблазна. Я не святой, мадам, вы же – сама любовь. До самой смерти я…

Рассматривая силуэт сидящего напротив мужчины, его красивое с волевыми чертами лицо, молодая женщина не без иронии заметила:

– Не думаю, что это случится завтра же… Ждать ждите, но верните мне ключ!

– Вы того хотите?

– Кажется, в том нет ничего необычного! Это одно из условий вашего возможного прощения! В противном случае я не увижу вас никогда в жизни.

Он не возражал, расстегнул полукафтан, сорочку, снял с шеи висящий на золотой цепочке предмет и, перед тем как передать его Марии, поднес к губам.

– Вы мне его когда-нибудь вернете?

Ключ хранил тепло оберегавшего его тела, стойкий запах амбры, и Мария вспомнила то острое чувство удовлетворения, которое доставил ей этот человек. Настолько, что ей захотелось испытать его вновь, но это стало бы самой страшной глупостью в ее жизни на фоне тех планов, которые она строила насчет Ришелье.

– При нынешнем положении дел о том не может быть и речи!

– Ради бога, оставьте мне немного, пускай совсем немного, надежды!.. Если бы знали вы, как я вас люблю, как страстно вы мне желанны! Не закрывайте для меня дорогу в рай навсегда!

– Я бы попыталась, однако…

– Вы убьете меня!

– От такой малости не умирают, но вы, как я вижу, уже забыли, сколь ужасно оскорбили меня!

– Мне так не кажется, – тихо молвил ничего не позабывший маркиз. – Мне, конечно же, следовало вас вывести из заблуждения, сказать вам, что я не тот, о котором вы только что мечтали, но поймите же и мою радость, когда я решил, что смогу поддержать вашу иллюзию. У меня не хватило смелости раскрыться, и я сбежал, словно вор, кем, собственно, и был, унося с собой пьянящее чувство. Теперь же я у ваших ног, готовый на все, лишь бы снова испить глоток вечности.

Он пал ниц, чтобы поцеловать край ее платья, и Мария упивалась тем, что видела, как раболепствует перед ней тот, кто вслед за королем и кардиналом стал наиболее могущественной особой королевства. И она на несколько мгновений позволила ему повдыхать аромат ее юбок:

– На все? Так уж?

– Испытывайте! Приказывайте! Требуйте! Отныне я ваш, телом и душой!

Она сделала вид, будто размышляет, перед тем как протянуть ему, может, и для того, чтобы помочь ему подняться – все же маркиз далеко не юн, – руку, за которую тот жадно и ухватился.

– Что ж! Я согласна дать вам шанс… О, совсем крошечный, он может оказаться и в ваших интересах. Для начала вы поедете… – она заколебалась, как если бы мысль не до конца созрела в ее голове, – вместе со мной к королеве!

Он вздрогнул:

– Вы не все обдумали, герцогиня! Вы забыли, что ни один мужчина не имеет права войти в покои королевы за исключением короля!

Герцогиня напомнила, что запрет касался лишь молодых мужчин и что обладатели бород – нравилось это маркизу или нет, но возрастом он приближался к этой категории, – могли быть допущены.

– Вы ближайший сподвижник кардинала, и у меня не будет никаких препятствий, чтобы вас провести.

– Вы не поняли меня, герцогиня! Все дело именно в моей близости к его высокопреосвященству. Когда я оказываюсь рядом с Ее Величеством, у меня создается впечатление, что я становлюсь прозрачным: она меня не видит!

– Что ж, в этом она заблуждается, но поверьте мне, если вас представлю я, вы будете приняты. Подумайте сами! Мария Медичи сошла с политической сцены. Восходящей звездой становится королева. Подоспело ваше время признать ее во всеуслышание. Впрочем, это же сослужит добрую службу и кардиналу. Он желал бы сближения, дабы обратить нашу государыню в союзницу, разделяющую его взгляды. Она согласится на это лишь при условии быть осведомленной – пусть в самой малой степени – о положении дел. Подумайте, она никогда еще не присутствовала на Совете, хотя до сих пор там еще не стихло эхо проклятий в адрес ее свекрови! Я вижу вас в роли истинного реформатора!

По улыбке, внезапно распустившейся на лице Шатонефа, она поняла, что попала в цель и что сего государственного мужа, обладая чувством меры, можно было сделать ручным.

Если Анна Австрийская и была удивлена, увидев Марию и рядом с ней нового канцлера, то внешне этого никак не выказала: она повела себя если не любезно, то по крайней мере учтиво, вежливо приняв сдержанные комплименты, дополненные столь же деликатным заверением в готовности служить и в покаянии. Как бы подводя черту, она ответила благодарностью в адрес мадам де Шеврез за приведенного ею нового друга. Герцогиня не вмешивалась в разговор королевы и маркиза, в котором они коснулись происшедших при дворе Анны Австрийской перемен.

Мадлен дю Фаржи сослана – ее обвинили в участии в подготовке покушения на короля, о чем Мария ничего не слышала прежде, и даже приговорили к так называемому заочному сожжению, когда была сожжена изображающая ее кукла. Принадлежавшее ей ранее место кастелянши двора было отдано одной из доверенных дам, бывшей в свое время в окружении Марии Медичи, но ничего не знавшей о ее политических проектах, – Катрин ле Вайе, из семейства де Ла Флотов. Сама по себе стареющая дама была мало кому интересна, но у нее была прелестная внучка. Ослепительная Мария де Отфор совсем недавно по личному повелению короля стала одной из фрейлин, в толпе которых ее красота и сильный характер сразу же обеспечили ей определенное превосходство. Хотя оно и оспаривалось еще одной девицей, очень хорошенькой, но не столь блистательной, – Франсуазой де Шемеро. Она сразу же не понравилась герцогине и, скорее всего, вряд ли понравится и королеве.