Наконец после недолгого, но стремительного марша показался неприятель. В центре, на возвышенности, стояла регулярная кавалерия под командованием самого Аббас-Мирзы. За нею, как обычно практиковали персы, могла скрываться пехота и артиллерия. На левом, выдвинутом вперед крыле Ибрагим-хан с иррегулярными полчищами и Гассан-хан с эриванской конницей грозили обойти наши войска, если им удастся вклиниться в центр. Справа конным полкам Бенкен-дорфа противостояла отборная шахская конница под началом Аллаяр-хана.

Времени для особых раздумий не оставалось. Наиболее слабым местом неприятельских позиций представлялся левый фланг, но там препятствием для стремительного удара являлся довольно глубокий овраг, через который было трудно переправить артиллерию. Тогда Паскевич решил атаковать правый фланг противника, куда направил почти все наличные пушки, а на левый бросить казаков и Борисоглебский уланский полк, которым предписывалось обойти овраг и парализовать силы неприятеля.

На правом фланге завязалось жаркое дело. Драгуны при поддержке артиллерии повели атаку на шахскую конницу. Та, не смея противостоять плотному артиллерийскому огню и стремительной атаке, дрогнула и стала отступать. Лишь одна часть, предводительствуемая самим Аллаяр-ханом, устояла и устремилась на русские пушки.

На их беду, русской батареей руководил поручик Климов, для которого полученный накануне урок не прошел даром. Зарядив орудия картечью, он терпеливо ждал, когда неприятельская конница появится в той точке, куда были нацелены пушки. Драгуны и все вокруг при виде приближающейся вражеской конницы закричали: «Артиллерия, стреляй, стреляй!» От Бенкендорфа прискакали с приказом открыть немедленный огонь. «На войне чина нет», – отвечал Климов полюбившейся фразой и терпеливо ждал приближения противника. Но как только враг достиг намеченной точки, батарея произвела сокрушительный залп, который смел добрую половину вражеской конницы. Атака Аллаяр-хана захлебнулась, остатки шахской конницы повернули назад.

Отступающий неприятель рассредоточился по окрестным высотам, некоторые попытались укрыться в лощине. Тут на него насели драгуны Нижегородского полка. Полковник Раевский несколько раз спешивал то один, то другой эскадрон в местах, недоступных для конницы. Бой шел кровопролитный, вся лощина покрылась трупами изрубленных всадников.

Правое крыло персов было изрядно потрепано, центр обойден. Паскевич приказал ударить наступление. Центр и левый фланг персов отступили на четыре версты, но это еще не было бегством. Следующие по пятам наши передовые части не дали Аббас-Мирзе закрепиться на новой позиции. Конная артиллерия быстро снялась с передков и открыла огонь гранатами. Левее вынеслась голубая линия Серпуховских улан, весь правый фланг противника попал под удар и был сбит, а левый бежал, не выдержав натиска конных полков Бенкендорфа и казаков. Нижегородцы ударили в центр.

Полковник Раевский лично возглавил атаку своего полка. Он нацеливался на холм, где развевалось знамя персидского принца. У его подножия драгуны спешились и бросились вперед. Поручик Левкович, под которым была убита лошадь, изрубил знаменосца и вырвал из его рук знамя с надписью «Победное». Аббас-Мирза сам очутился лицом к лицу с драгунами и почти в упор выстрелил в них из ружья, едва успев ускакать. Но еще дымившееся ружье и оруженосец, возивший его за наследником, были захвачены Львом Пушкиным, младшим братом знаменитого поэта, который лишь недавно был приписан к Нижегородскому полку в качестве юнкера.

Персы бежали, они потеряли 400 человек убитыми и 200 пленными. Наши потери оказались на порядок меньше. Среди особо отличившихся были нижегородцы, их командир полковник Раевский и поручик Левкович получили Георгия 4-й степени, а юнкер Пушкин был произведен в офицеры.

В тот же день Паскевич вернулся в лагерь под Аббасабадом. Осада крепости возобновилась, Паскевич приказал поставить на главной батарее отнятые у неприятеля знамена. К коменданту отправился один из пленных с известием о поражении Аббас-Мирзы, с ним было отправлено такое письмо:

«Вчерашний день Аббас-Мирза показался на высотах по ту сторону Аракса. Я ожидал, что он спустится ближе и вступит в дело с моим войском, но он на сие не отважился. Я сам пришел к нему навстречу, сбил и прогнал его. Трое из почтеннейших ханов взяты в плен; два знамени достались в добычу победителям, вся персидская конница, рассыпанная, бежала по разным направлениям... Вам уже неоткуда ждать помощи. Сдайтесь. Те, из ваших начальников и из самих вас, которых родина находится по сю сторону Аракса, будут отпущены к семействам своим на прежнее жительство, прочие будут содержимы в плену по приличию каждый по своему чину, вплоть до размена. Сдайтесь на сих условиях. Через несколько дней будет поздно – теперь или никогда. При овладении крепостью силою пощады не будет».

Тон письма и рассказы пленников поколебали решимость шахского зятя, он попросил три дня на размышление. Паскевич твердо отказал, добавив, что через три дня размышлять ему будет нечем. Вечером, едва в русском лагере пробили зорю, из Аббасабада явился парламентер с известием о безусловной сдаче.

На следующий день в 4 часа утра Паскевич прибыл на главную крепостную батарею, где его встретил сардар Махмет-Эмин-хан и подал Паскевичу ключи от крепости. Оружие положили 2700 человек, русскому военачальнику были вручены знамена и 23 пушки.

Паскевич был взволнован, приказал устроить торжественный молебен, простил всех наказанных, был милостив к пленным и велел отпустить на родину старых и немощных, «дабы они распустили слухи, каким образом мы поступаем с теми, кто нам покоряется». В послании государю об одержанной победе он позволил себе отойти от строго официального тона: «Я не могу и не в силах высказать все мои чувства в эти минуты. Этот день был в полном смысле слова прекрасен».

Несмотря на победы русских войск, персы еще располагали значительными силами. В Хое, в 125 верстах от Аббасабада, стояла 50-тысячная армия под командованием самого шаха – Фет-Али-хана, ближе, в 55 верстах, располагался ее авангард под командованием все того же Аббаса-Мирзы. У нас же под Аббасабадом не насчитывалось и шести тысяч человек, лихорадка и болезни продолжали свирепствовать. Кроме того, приходилось выделять отряды сопровождения для тысяч армянских семей, возвращавшихся из-за Аракса. Русская армия, обещавшая взять их под защиту, твердо держала свое слово. А и новые русские подданные платили добром: затруднений с продовольствием у нас не было.

По инструкции, присланной Нессельроде, Паскевич в случае сколько-нибудь заметного успеха должен был сделать персиянам предложение о мире. Взятие Аббасабада могло служить хорошей отправной точкой, и с помощью шахского зятя Мамед-Эмин-хана Паскевич устроил переговоры с Аббас-Мирзой. Его представителю, мирзе Салеху, Паскевич объявил, что территориальные требования России ограничиваются берегом Аракса и вознаграждением за понесенные убытки. Салех ответил, что шах согласен на передачу нам двух провинций по эту сторону Аракса, но взамен требует две другие. Что же касается военных издержек, то шах вряд ли согласится на их уплату, поскольку Персия и так много потеряла. «А я советовал бы ему согласиться, – твердо ответил Паскевич, – иначе, чем дальше мы пойдем, тем вам более придется платить. Ваше вероломство должно быть наказано, дабы все знали, что значит объявить войну России». Неуступчивость персидской стороны была подтверждена новым ответом Аббас-Мирзы: «Шах, возможно, согласится на уплату издержек, но ни пяди земли не уступит». – «Тогда пусть говорят пушки, – закончил переговоры Паскевич, – они сделают вашего шаха более сговорчивым».