Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажите, вы работаете в «Диюй»? Вы разработчик?
– Да, но я не… – промямлил Павел.
– Богохульники! Сатанисты! – заорал кто-то невидимый в толпе, и Павла облили водой. Ее было немного, хватило лишь на лицо и шею с воротником рубашки.
Блестящий глаз камеры приблизился. На миг из-за стены из микрофонов и очков показалось лицо: близко посаженные цепкие глаза, узкий нос и борода как войлочная рукавица. Павел вздрогнул, моргнул, и лицо оказалось совсем не тем, смешалось с десятками других, пропало.
– Вы как сотрудник компании одобряете введение государственных чипов?
– Китайцы выкупают Байкал, разливают его по бутылкам! А теперь еще и чипы! Вы нас на органы продавать собрались?
– Действительно ли тесты новых чипов провалились?
– Как вы относитесь к вырубке лесов в Сибири? По нашим сведениям, их специально поджигают ваши соотечественники, чтобы вывозить лес в Китай и застраивать освободившуюся территорию.
– Понаехали! Прочь из России!
Какие леса, какой Байкал, какие тесты? Откуда взяли эти байки? И при чем здесь он?
Павел схватил Соню за руку и под обстрелом вопросов ринулся обратно в здание.
– Из наших сосен стругаете палочки для своей жратвы!
Снова плеснуло, на этот раз мимо.
– А вы сами ели сосновыми палочками? – гаркнул в ту сторону Павел и затащил Соню в крутящуюся дверь.
Внутрь журналисты не могли прорваться – у входа дежурила охрана. Соня бумажным платком вытерла Павлу лицо и промокнула воротник рубашки. Платок стал алым: вода была с красителем.
– Ведь твой коллега предупредил: здесь лучше не выходить, – сказала Соня. – Он очень хорошо о тебе отзывался, между прочим.
Павел хмыкнул. Интересно, что же Лыков такого поведал? Может, нажаловался, что группа Павла отстает и из-за этого подвис проект? Коллеги об этом уже знают, а вот Соня еще не слышала.
Был и другой путь к машине. Они спустились на минус третий и пошли к соседнему корпусу через душный красноватый сумрак подземной парковки с низким, увитым трубами потолком. Соня продолжала что-то говорить, что-то о своей работе, а Павел думал лишь о том, что будет, если его имя опубликуют. Что, если его лицо покажут в новостях или блоге, Краснов увидит и… что тогда? Все узнают о его прошлом? Нет, такой известности Павлу не было нужно, по крайней мере сейчас.
В носу снова засвербело, зашевелилось что-то, щекотно перебирая лапками.
Но даже если огласка Краснова не спугнет, что делать в таком случае? Нет никакой возможности остановить его по закону, и эта проблема приводила Павла в ступор. Он не мог решить ее. И он не мог ее оставить.
В Сониной квартире царила духота, несмотря на то что все окна в ней были нараспашку, а снаружи снова моросило. Мухи водили хоровод под люстрой, урчал холодильник, под окном кто-то слишком громко говорил по аркам. Павел подумал бы, что Лыков, но Лыков вряд ли знал узбекский.
Соня поставила перед Павлом тарелку разогретого борща и присела на подоконник между распахнутых створок. Она обхватила себя руками, словно ей было зябко, смотрела на Павла холодно и отстраненно, и это было так знакомо, что выводило из себя, сводило с ума, как тихий монотонный писк.
Во рту пересохло, сердце забилось сильно, зло и редко. Последнее время это заканчивалось грубым сексом, дракой на смятых простынях, Соней, стоящей на коленях, смотрящей снизу вверх, – один этот взгляд заставлял Павла кончить. Он чувствовал себя прекрасно и вместе с тем отвратительно, будто на еще одну малую долю стал Красновым. Он балансировал на краю пропасти, откуда зябко тянуло могильным холодом и тленом.
Он не хотел к ней больше ездить.
Он не мог не приезжать к ней, и это походило на наркотик.
– Так как твоя работа? – спросил Павел, вспомнив, что Соня говорила об этом на парковке.
Она поежилась, разглядывая что-то за окном:
– Нормально. Я в отпуске сейчас.
Внезапно. Еще совсем недавно она говорила, что будет работать летом – до сентября все отпускные недели разобрали.
– Это из-за «контрас»?
– Нет. И на самом деле… на самом деле я думаю найти другое место. – Соня улыбнулась, но улыбка вышла кривоватой. – Что-то поинтереснее. Может, в больнице подработку. А ты? Как твои драгоценные чипы?
Павла передернуло от ее тона.
– Ты видела. Нас обвиняют во всех грехах.
– И как тебе реакция людей?
Павел пожал плечами. Он мельком видел панику в некоторых блогах, но паникеры находились всегда. Любителям теорий заговоров просто необходимо спускать свою тревогу на чипы или на вулкан Йеллоустон, извержения которого в САГ ждали с необъяснимым трепетом, – всё едино. А некоторым и не требовался повод, чтобы полить кого-нибудь водой и матом.
– Боятся нового, это нормально. Потом привыкнут.
Соня хотела услышать другой ответ, это понятно, но другого ответа Павел дать не мог. Он не «контрас». И он не Лыков. К чему снова и снова поднимать эту тему? Если ей что-то не нравилось, она могла найти другого. Любого.
«Она достала ныть», – сказала Шваль.
– Привыкнуть можно и к тюрьме, – сказала Соня. – Но надо ли? Зачем это всё? Неужели ты сам не боишься?
Опять.
И неостановимо потащило-понесло. Павел почти не сопротивлялся. Он поднялся – стул с визгом прочертил ножками по полу, – в два шага пересек кухню и ухватил Соню за подбородок, смял его до белизны. От ее тела исходил слабый запах духов и табака, на губах розовели остатки помады. Казалось, стоит вытянуть руку, резко выбросить ее вперед, и Соня, покачнувшись, выпадет спиной в окно.
От этого рот наполнился слюной.
– Я не хочу об этом говорить. Понятно?
– А то что?
Соня едва заметно улыбнулась, застыла в ожидании, глядя Павлу прямо в глаза. Чего она добивалась? Чтобы Павел ушел? Или специально выманивала Шваль, как делала последние разы, когда он приезжал с ночевкой? Всаживала в него слово за словом и ждала, когда он снова сорвется, вывернется наизнанку, а после трахнет?
Ей нравилось. Ведь ей же это нравилось. Она, дура, не понимала, что со Швалью играть опасно.
Желание и гнев вдруг схлынули, оставив в теле полости, как кариес, сосущую пустоту, от которой стало тускло и противно. Павел разжал пальцы, отстранился.
– Пойду рубашку застираю, – сказал и вышел в ванную.
На ночь у Сони Павел не остался. Всё думал о Краснове, о Сулейменове, который прислал сообщение про «в жопу воспиталку, в жопу всех» – он был очень зол и расстроен из-за проблем в школе. А Павел даже не мог к нему приехать. Закралась дикая мысль – а что ему самому с тех пацанят, которым он помогает? Вдруг он такой же, как Краснов? Вдруг его тоже надо изолировать и побыстрее, пока он не перешел черту?