– Подожди, мама!

– Или этот человек что-то искал не у меня, а у Прохора Петровича? – задумчиво продолжал Плетнев. – Но почему именно сейчас? Он давно умер!

Он аккуратно поставил чашку на стол и опять принялся качаться на стуле.

– Упадешь, – рассеянно заметила Нателла Георгиевна. Плетнев продолжал качаться.

– А кем он был?

– Прохор Петрович? Военный в отставке, и давно в отставке. Он служил по секрету, по-моему.

– Ты хочешь сказать, в секретных подразделениях, мама.

– Да, да! О службе никогда особенно не распространялся. Хотя однажды рассказал, что Фидель Кастро целыми днями пьет какой-то небывалый кофе. Из килограмма зерен получается две ложки кофе. Прохор Петрович говорил, что проглотить это невозможно, а Фидель пьет целыми днями.

– Он знал Фиделя Кастро?! – переспросил Плетнев.

Нателла Георгиевна шмыгнула носом.

– Нас никогда не интересовал Фидель Кастро, – ответила она виновато. – Если бы я знала, что тебе это понадобится, я бы, конечно, расспросила его хорошенько и все как следует запомнила.

– Так, – Плетнев подумал немного. – А дом? Соседи мне сказали, что его дом строил отец Женьки.

– Дядя Паша, – подхватила Нателла. – Правильно тебе сказали. Дядя Паша у нас мастер на все руки! У него такой огород, если б ты видел!.. В прошлом году ни у кого не уродились кабачки, и все ели дяди-Пашины. Вся деревня. Он всех угощал. Очень добрый человек.

– Бог с ними, с кабачками, Нателла Георгиевна. Когда это было? Когда строили дом?

– По-моему, начали в девяностом году. Я помню, что по тем временам это казалось почти невероятным – такое строительство! Ничего же нельзя было достать, совсем ничего. Выдавали талоны на стиральный порошок и водку, а больше ни на что!.. Нам тогда еду присылали из Кутаиси, здесь не было еды. И мы даже подумывали уехать, совсем уехать, но Нелечкин папа сказал, что родину никак нельзя обменять на еду. Это разные понятия, сказал наш папа. Даже если очень трудно, нужно держаться. И мы держались.

– А Прохор Петрович в это время строил дом?

– Ну, его потом перестраивали, конечно! Уже когда все появилось – рамы, двери, доски.

– Подождите, – перебил Плетнев. – Рамы и двери – это все хорошо. Хотя не слишком понятно, откуда у отставного военного деньги, да еще в те времена. А до девяностого года здесь стоял какой-то другой дом?

– Ничего не стояло, – удивилась Нателла Георгиевна. – Поле было.

– Как поле?!

– Ну, не совсем поле, но там никто не жил. Прохор Петрович появился у нас, когда вышел в отставку, мальчик. Раньше мы его никогда не видели. Как и Николая Степановича, нашего егеря, не Гумилева, конечно!.. Они тогда вместе приехали. Нелечка не помнит, она маленькая была, а я прекрасно помню!..

Никакого заявления Плетнев писать не стал, чем поверг участкового и явившегося с ним толстяка в синей форменной рубахе в изумление.

– Точно не будете заявлять?

– Не буду.

– Тогда дело не станем заводить.

– Не заводите.

– Ну, смотрите, – сказал повеселевший толстяк. – А этот… как его… ущерб?

– Я разберусь.

– Ну, глядите, – повторил толстяк. – Вон соседка ваша!.. Заявление о краже только сегодня написала, а уже результат ей подавай! Раскрытие, значит. А то, говорит, жаловаться на вас буду. А на нас только ленивый не жалуется! Но если заявления нет, жалобы не принимаются.

– Я не буду жаловаться.

Толстяк, кажется, хотел что-то сказать, посмотрел на Плетнева, потом, заглянув в дверь, еще раз оценил разгром.

Плетнев смотрел в сторону.

– Ну, раз заявлять не хотите, тогда я пошел.

– До свидания.

– А велосипед ваш как возле трансформаторной будки оказался?

– Понятия не имею.

– Ну, ладно, вы… того… если вопросы какие будут, вас вызовут.

Плетнев промолчал.

Кого бы ему вызвать, чтобы ответить на все вопросы?..

Надо было с чего-то начать, чтобы разобраться немного в разгромленном доме, а он не знал с чего. Разрушения казались ему фатальными, непоправимыми, он не удивился бы, если б, вернувшись от Элли и ее матери, застал на месте дома воронку или дымящиеся развалины.

Ему стало жалко своего дома и прекрасной жизни в нем – у него же была прекрасная жизнь, пока ее не разгромили!..

– Ле-еш! – закричали из-за забора. – Ле-еша!..

Плетнев вздохнул.

– Ле-еш, ты чего там маешься?!

– Ничего, – под нос себе строптиво пробормотал Плетнев.

– Ле-еш!

– Что?!

Ей-богу, он не знал, как взяться за дело!..

Он долго ходил по первому этажу, возникая и пропадая в зеркале, которое, как обычно, отражало невесть что, стараясь не наступать на осколки, черепки, вилки и ложки, и все равно наступал.

Ты-то знаешь, думал Плетнев про зеркало, кто здесь был. Кто отражался в тебе так же криво и косо, как я. Кто выворачивал землю из цветочных горшков и ящики из тяжеловесных буфетов. Тебе повезло, ты уцелело.

Меня перестало это забавлять, вот в чем дело. И тот, кто все это устроил, даже не подозревает, с кем связался!..

Алексей Александрович вытащил из кладовой громадную тяжеленную бобину скрученных мусорных мешков, оторвал один и стал сгребать в него все подряд, руками. Потом ему попалась погнутая щеточка на длинной ручке, которой положено выметать камин, и он стал сгребать щеточкой.

Пыль висела в воздухе, Плетневу было жарко и тошно.

Он выволок полный мешок на террасу и нос к носу столкнулся с Витюшкой, который мыкался под дверью. Плетнев, не сказав ни слова, брякнул мешок на пол так, что вздрогнули плетеные кресла, и вернулся в дом.

Витюшка постоял немного в проеме, глядя, как он ковыряется со своей каминной щеточкой, и ушел.

Через некоторое время он вернулся с Валюшкой и Артемкой. У всех троих был озабоченный вид, и они оказались вооружены вениками и ведрами.

Так же молча они включились в работу, и Плетнев не стал ни возражать, ни прогонять их.

Он знал, что так и должно быть, так правильно.

Валюшка мела пол истово, с напряженным покрасневшим лицом, а Витюшка рукавицами сгребал в мешки то, что осталось от плетневской жизни.

Алексей Александрович не заметил, когда появились Нателла и ее дочь, но, ползая на коленях в простенке, вдруг толкнул кого-то, и оказалось, что это Элли.

– Извините.

– Леш, поди-ка! Чегой-то я так нагрузился, одному невмоготу.

Вместе с Витюшкой они выволокли на террасу очередной мешок.

– От паскуда!.. – не выдержал Витюшка. – Ничего не оставил, сволочь!.. Да ты не дрейфь, Алексей, разберемся!

– Разберемся, – повторил Плетнев и вернулся в дом.

Ему показалось, что в большой комнате очень много людей, и разгром как-то подвинулся, уменьшился, стал не таким ужасающим. Элли одно за другим открывала окна. Нателла Георгиевна подбирала осколки стекла,