Ну, я к Саше сразу с челобитной – выручай, друг! Он послушал меня, осмотрел мою ногу, посмотрел на голову и говорит не в такт: нога-то у тебя скоро заживет, да и сейчас уже, наверное, особо не тревожит, надо только шов потом будет снять. А вот тупая башка твоя пиндосская покоя требует. Так что права твоя Аллочка.

Я чуть ли не на колени бухнулся – ну что я буду делать в тылу? А задание редакции? Нужно же его выполнять. А то, пока я здесь прохлаждаюсь, наши аж до ворот Константинополя дошли, а я ни строчки об этом еще не написал. И как змей-искуситель зашептал ему на ухо: «Отпусти, бриллиантовый-яхонтовый, а я тебя уж отблагодарю!»

Саша глянул на меня искоса и говорит:

– Ага, отблагодаришь. Ты, наверное, забыл, что свидетелем моим на свадьбе после войны быть пообещал? А мне «двухсотый» шафер не нужен.

Почувствовав слабину, я взмолился:

– Дружище, клянусь тебе, что буду осторожным и улицу переходить стану только по зеленому сигналу светофора! Ни в какие разборки с турками влезать не стану, буду послушным и вежливым!

На что тот буркнул – видимо, я его достал:

– Ладно. Хрен с тобой. Но если тебя убьют, на глаза мне не показывайся. А тем более Даше.

На том и порешили. Я пообещал еще разок, что буду паинькой, туда, где стреляют, ни ногой, рану буду ежедневно Саше Ивановой показывать – она тоже собралась в Сан-Стефано. И если она решит, что меня пора эвакуировать в тыл, то так тому и быть.

Аллочке я про свое счастье говорить не стал – решил не мешать ее отдыху (и не испытывать в очередной раз судьбу). Зато, пока было время, сходил в каптерку, где хранилось наше барахло, и забрал оттуда свою (точнее, казенную) камеру, каким-то чудом пережившую мою бесславную попытку поработать снайпером, и прочие журналистские прибамбасы. Единственное, что сильно пострадало, – блокнот, в котором красовалась рваная дырка прямо посередине, так что часть записей придется восстанавливать. Ну да ладно, будет чем заняться в пути, тем более что у меня есть еще один, абсолютно девственный.

А еще мне повезло в том, что моя винтовка и патроны к ней тоже находились в каптерке; я их под шумок и стянул. Нет, обещания я нарушать не собирался, но мало ли что может случиться. Допустим, попадем мы в засаду, а без оружия я, как в том анекдоте, смогу разве что на часы посмотреть и «два часа» сказать. Ну, или фотку тех, кто пришел нас убивать, сделаю на память. Точнее, для нас – на вечную память. Так что «нарушителем конвенции» я себя не чувствовал.

Вчера к вечеру я уже был в Сан-Стефано, называемом греками Айос Стефанос, а турками – Айястефанос. Красивая деревня с большей частью греческим населением, несколько церквей: греческие, армянская, даже итальянская католическая. Деревянные дома весьма необычной формы, с гнутыми балконами и эркерами… В одном из таких домов и находился наш штаб.

Генерал Хрулев обрадовался мне, но, прочитав письмо, сообщил, что любое мое участие в боях исключается «по распоряжению господина Николаева». Но на мою просьбу прогуляться с утра по местности верхом, подумав, согласился, выделив мне двух казаков в качестве сопровождения и добавив напоследок:

– Турок здесь рядом нет, да и дозоров наших немало. Но все равно негоже пренебрегать мерами предосторожности, господин штабс-капитан.

И рано утром мы отправились на прогулку по оливковым рощам у Сан-Стефано. Винтовку я свою взял с собой – мало ли что случится, – но о войне и не задумывался, все-таки дал слово. Когда я подъехал к хмурым казакам, ворчавшим о том, что из-за какого-то офицеришки им пришлось вставать ни свет ни заря, они меня вдруг узнали – мои спутники были из тех, с кем мы вместе воевали под Севастополем, и ворчание «гаврилычей» на сем закончилось.

Но, похоже, я все-таки переоценил свои силы: рана моя разболелась, и мы решили остановиться и перекусить. После еды казачки начали меня убеждать, что, мол, на сегодня хватит, пора возвращаться домой. Но я решил, что надо немного размять ноги и пройтись пешком. Увидев, что со мной спорить бесполезно, один из казаков – Андрей Скоробогатов – остался с конями, а с другим моим спутником – Владимиром Антоновым – я отправился на небольшую прогулку.

Минут через двадцать я понял, насколько был неправ. Боль в ноге стала совсем нестерпимой. Я присел в кустах неподалеку от дороги, принял обезболивающее, которое мне дал Саша Николаев. Боль вскоре прошла, но слабость осталась. Примостившись на куче сухой травы и накрывшись казачьей буркой, я неожиданно для себя уснул.

Спал я, судя по всему, недолго и проснулся от того, что кто-то дотронулся до моего плеча. Открыв глаза, я увидел Владимира, приложившего палец к губам. Он мотнул густой черной бородой и прошептал:

– Вашбродь, люди. Одеты как донцы, но наши так на конях не держатся и таких усов не носят. Да и едут они со стороны турок.

Я осторожно раздвинул кусты: по дороге шагом двигались всадники. Их было человек двадцать. Напротив того места, где мы лежали, находилась небольшая поляна. Человек с вислыми усами и в белой папахе вдруг сделал знак рукой, отряд остановился, и всадники спешились. К счастью, на нашу сторону дороги они внимания не обратили и расположились на поляне, после чего вислоусый произнес на чистом польском языке:

– Psia krew! Жди тут теперь этих турок.

– А они точно едут этой дорогой, пане поручнику?

– Пан генерал сказал, что точно. И запомните главное: посла убить, его спутников тоже. Только парочку надо будет оставить в живых – пусть убегают. И вот еще что: не забудьте, что говорить надо только по-русски – пусть турки думают, что на них напали русские.

Внимательно слушавшие главного поляка лжеказаки заржали, а я шепнул Владимиру:

– Ползи к Андрею и скажи ему – пусть сообщит обо всем нашим. Я не смогу ползти с тобой – меня услышат, да и нога болит.

Тот кивнул и бесшумно уполз, а я начал готовиться к бою, продолжая наблюдать за гоноровой шляхтой. Вскоре Владимир вернулся назад и залег с винтовкой рядом со мной. Он шепнул, что его земляк поскакал за подмогой. На всякий случай я предупредил его:

– Ты пока не стреляй, моя-то винтовка бесшумного боя, а вот твою эти ряженые в момент засекут.

Минут через двадцать – двадцать пять я услышал топот копыт, приближавшийся с востока. Главполяк вполголоса отдал приказ, и то, что еще пару минут назад выглядело кучкой сброда, довольно шустро превратилось в конный отряд, причем все было сделано без особого шума.

«Что ж, – подумал я, – придется мне все-таки нарушить обещание, данное Саше – и о неучастии в боевых действиях, и о том, что доживу до его свадьбы. Вот только неплохо бы подождать, пока они не начнут действовать».

26 (14) ноября 1854 года. Российская империя.

Окрестности Санкт-Петербурга. Ораниенбаум.

Капитан медицинской службы Синицына Елена Викторовна, Елагиноостровского Императорского университета