– Сердечная недостаточность, – ответил Люсьен. – Диагноз в свидетельстве о смерти в вашем досье. А что? – повторил он вопрос.

– Но вскрытия не делали?

– Нет, конечно. Она была старой женщиной, которая умерла от естественных причин.

– Арман? – сказала Мирна, но он ей только мимолетно улыбнулся.

– Вы не возражаете, если я это заберу? – Он взял копию.

– Возражаю, – сказал Люсьен. – Она нужна мне для моих дел.

– Désolé, но мне не нужно было произносить это в форме вопроса, – сказал Гамаш; он сложил документ, сунул его в нагрудный карман. – Вы наверняка сможете сделать еще одну копию. – Арман встал, сказал Мирне: – Ваш магазин открыт?

– Он не заперт, – ответила она. – Все как всегда. Берите что хотите.

Следующие несколько минут Гамаш провел, просматривая полки магазина «Книги Мирны новые и старые», и наконец нашел то, что ему требовалось. Положив деньги рядом с кассой, он сунул книгу в карман куртки.

Вернувшись в бистро, он увидел Билли Уильямса – тот шел к своему пикапу.

– Ему нельзя садиться за руль, – сказала Мирна, направляясь к двери. – С его больной голенью…

Она окликнула его, и Билли повернулся, а когда увидел Мирну, на его губах появилась улыбка.

– Он хороший человек, – сказал Арман. – Добрый человек.

– Удобно иметь такого человека под боком. Вот это точно.

Они смотрели, как Билли приближается к бистро. И хотя Арман не понимал ни слова из того, что говорил Билли Уильямс, он прекрасно понимал выражение на его лице.

Видит ли Мирна то, что видит он? – спрашивал себя Гамаш.

Жан Ги Бовуар смотрел на тело Энтони Баумгартнера, пока коронер проверяла результаты аутопсии.

В отличие от Гамаша, Бовуар не видел этого Энтони при жизни, но, глядя на его тело, тоже мог сказать, что Баумгартнер был красивым, благородного вида человеком. У него даже теперь сохранялся властный вид, необычный для трупа.

– Во всем остальном здоровый пятидесятидвухлетний человек, – сказала доктор Харрис. – Вы видите рану на черепе?

И Гамаш, и Бовуар подались вперед, хотя и с расстояния все было прекрасно видно.

– Есть представление, чем нанесена рана? – спросил Гамаш, отступив.

– Я бы сказала, что, судя по ее конфигурации, это здоровенная дубинка из дерева, тяжелая. С заостренным концом. Ею размахнулись, как бейсбольной битой. – Она показала, как замахивались. – Ударили по голове сбоку с достаточной силой, чтобы нанести такое вот повреждение. Разбить череп не так-то просто, как вам может показаться. А это что?

Гамаш нахмурился:

– Вы уверены, что рана была получена до обрушения дома?

Это, безусловно, был самый важный вопрос, который определял разницу между убийством и несчастным случаем.

– Да. Абсолютно.

Он внимательно посмотрел на нее все еще опухшими и слезящимися глазами.

Доктор Харрис вздохнула, сняла хирургические перчатки, бросила в корзинку для мусора.

Она хорошо знала старшего суперинтенданта Гамаша и старшего инспектора Бовуара. Достаточно хорошо, чтобы называть их Арман и Жан Ги. За выпивкой.

Но у трупа они были старший суперинтендант, старший инспектор и доктор.

Доктор не обиделась, когда ей повторно задали вопрос. Гамаш был человеком осторожным, а осторожность более всего и необходима при поиске преступника.

И хотя Харрис знала, что Гамаш до сих пор отстранен от работы, она продолжала считать его главой Sûreté, пока кто-нибудь не вынудил бы ее изменить мнение.

– Энтони Баумгартнер умер приблизительно за полчаса до обрушения дома. Я это вижу по состоянию его органов и отсутствию внутреннего кровотечения. Кроме того, ранение у него в боковой части черепа. А дома обычно не падают наискосок.

– Мне нужно позвонить, – сказал старший инспектор Бовуар; он достал сотовый и вышел.

– Ведь было два обрушения, верно? – спросила доктор Харрис у Гамаша.

– Да. Одно частичное – поздно вечером, а потом окончательное, вчера днем.

– То, в которое попали вы, – сказала она. – И которое обнажило труп.

– Oui.

Он рассказал ей вкратце о том, чему был свидетелем.

– Сядьте, – сказала доктор Харрис, показывая на табуретку.

– Зачем?

– Я вам промою глаза.

– Да у меня все хорошо, все время улучшается.

– Вы ведь не хотите ослепнуть?

– Упаси бог, нет. А что, есть такая вероятность?

Она увидела, что он по-настоящему потрясен.

– Отдаленная. Но кто знает, какой материал был в том доме? Чем скорее вы отделаетесь от соринок в глазах, тем лучше. Вполне вероятно, что они могут повредить роговицу. Или того хуже – забиться под яблоко.

Он сел, и она наклонилась над ним, сначала внимательно рассмотрела его глаза, потом принесла воду и принялась спринцевать. Он морщился от струек воды.

– Извините, не предупредила: это может вызвать жжение.

Когда она закончила, он принялся широко открывать глаза, моргать.

– Не трите, – предупредила она и снова внимательно осмотрела оба глаза, потом выключила налобный осветитель. – Лучше. Гораздо лучше.

Но неприятное ощущение в глазах осталось. Он плохо видел, глаза были раздражены и болели.

– Что вы ему сказали? – спросил Бовуар, вернувшись после звонка. – Заставили его плакать.

Доктор Харрис рассмеялась:

– Я ему сказала, что в бистро кончились круассаны.

– Вы что же – убить его хотите? – спросил Жан Ги.

– Хватит, я все еще вас слышу, чтобы вы знали, – сказал Гамаш; зрение возвращалось к нему, раздражение ослабевало. – Что сказал инспектор Дюфресн?

– Они разбирают завал, ищут орудие убийства, – сказал Бовуар. – И пытаются вычислить, где он находился, когда его убили.

– И что они думают?

– Дюфресн считает, что в спальне второго этажа. Когда крыша рухнула, она увлекла с собой и тело. Сейчас они остановились на этом.

Доктор Харрис направилась к раковине, а Арман вернулся к металлическому прозекторскому столу. Сцепив руки за спиной, он уставился на Энтони Баумгартнера.

Тот был так не похож на мать, которая своим видом напоминала пожилую британскую хара́ктерную актрису, играющую монаршую особу в комедии.

Этот человек казался настоящим. Даже после смерти в его лице оставалось какое-то благородство. Гамаш мимолетно подумал о том, кому теперь достанется титул. Кэролайн или Гуго?