ожидал настоящий мир. Пока что я не имел ни малейшего представления, что за приключения ожидают меня и моих друзей в это лето 1964-го, но пребывал в твердой уверенности, что летние дни будут длинными и наполненными истомой, что, когда солнце наконец сдастся и канет за горизонт, подадут голос цикады, а светляки начнут творить свой танец в воздухе, не будет никаких домашних заданий и летняя пора будет самой расчудесной. Я сдал экзамен по математике, благодаря чему сумел-таки избежать тягостной ловушки летних занятий для отстающих. И мы с друзьями, наслаждаясь свободой, нет-нет да и прервем свою бешеную гонку, остановимся и вспомним о тоскливой участи одноклассников, связанных узами летней школы — этой темницы, в которую угодил Бен Сирс в прошлом году, — и пожелаем им разделаться с ней поскорее, потому что это время протечет без них, а они никак не станут моложе.

Тик… тик… тик.

Время — царь царей на пьедестале жестокости.

Наших ушей достигли доносившиеся из коридора шум и возня, взрывы смеха и радостные крики. Кто-то из учителей отпустил учеников чуть раньше звонка. Внутри у меня все сжалось от такой несправедливости. Но миссис Невилл, дама со слуховым аппаратом и оранжевыми кудрями, несмотря на свои по меньшей мере шестьдесят лет, все говорила и говорила, словно и не слышала доносящийся из коридора шум. Наконец я понял: она просто не хотела нас отпускать, стремясь задержать как можно дольше, и не из-за какой-то особой свойственной учителям вредности, а, скорее всего, потому, что дома ее никто не ждал, а лето в одиночестве вряд ли вообще можно назвать летом.

— Хочу надеяться, что вы, молодые люди, не забудете во время летнего отдыха иногда заглядывать в библиотеку.

Голос миссис Невилл звучал сейчас спокойно и миролюбиво, но, выйдя из себя, она была способна метать такие громы и молнии, по сравнению с которыми падающий метеорит мог бы показаться простой спичкой.

— Занятия закончились, но все равно уделяйте время чтению. Давайте работу своей голове: к сентябрю вы не должны разучиться думать…

З-З-З-З-ЗВОНОК!

Весь класс одновременно вскочил на ноги, как огромное извивающееся насекомое.

— Задержитесь на минутку, — приказала нам миссис Невилл. — Я вас еще не отпустила.

Боже, сколько может длиться эта пытка! Не исключено, пронеслось у меня в голове, что за стенами школы миссис Невилл тайком отрывает мухам крылышки.

— Сейчас вы покинете класс, — продолжила учительница, — но сделаете это так, как подобает леди и джентльменам. Постройтесь парами и выходите организованно. Мистер Олкотт, будьте добры, возглавьте процессию.

Слава богу, мы наконец пришли в движение. Класс почти опустел, и я уже слышал звеневшие в коридоре радостные выкрики, разносившиеся эхом под сводами школы, когда миссис Невилл снова подала голос:

— Кори Маккенсон! Подойди ко мне на минутку.

Я повиновался, хотя душа моя трепетала от молчаливого протеста. Миссис Невилл улыбнулась во весь рот, напоминавший хозяйственную сетчатую сумку, окаймленную красной помадой.

— Ну что, Кори, надеюсь, ты доволен, что наконец приналег на математику и добился успеха?

— Да, мэм, я очень рад.

— Если бы ты так же старательно занимался все время, то мог бы окончить год с отличием.

— Да, мэм, — повторил я, сожалея о том, что мне не довелось отведать Напитка номер десять еще осенью.

Класс уже опустел. Я слышал, как в коридоре замирает последнее эхо. Пахло мелом от доски, карандашной стружкой, из школьного буфета доносился запах красного перца. Под сводами школы уже собирались на свои летние посиделки призраки.

— Насколько я знаю, ты пишешь рассказы? — неожиданно спросила миссис Невилл, разглядывая меня поверх своих бифокальных очков. — Верно, Кори?

— Да, мэм. — Я не стал утруждать себя поиском оригинального ответа.

— Твои сочинения были лучшими в классе, у тебя высшая оценка по орфографии. Не хочешь ли в этом году принять участие в конкурсе?

— В конкурсе?

— Совершенно верно, в конкурсе литературного мастерства, — кивнула миссис Невилл. — Ты ведь понимаешь, о чем речь? Об августовском конкурсе, который ежегодно спонсируется Комитетом по искусству.

Я никогда об этом не думал. Комитет по искусству, возглавляемый мистером Гровером Дином и миссис Эвелин Пратмор, спонсировал конкурс литературного мастерства, который включал в себя написание эссе и рассказа. Победителей награждали почетным именным значком и привилегией прочитать свое творение на званом обеде в читальном зале библиотеки. Я пожал плечами. С тем, что я успел до сих пор сочинить, — историями о привидениях, ковбоях, детективах и космических монстрах — трудно было рассчитывать на победу в конкурсе. Все это я писал исключительно для собственного удовольствия.

— Тебе стоит серьезно подумать над этим, — продолжила миссис Невилл. — Ты умеешь обращаться со словом.

Я опять пожал плечами. Когда учитель разговаривает с тобой как со взрослым человеком, испытываешь неловкость.

— Желаю хорошо провести лето, — сказала миссис Невилл.

И я вдруг понял, что наконец-то свободен.

Я ощущал себя лягушкой, внезапно выпрыгнувшей из темной болотной воды на яркое солнце.

— Спасибо! — выкрикнул я и опрометью бросился к двери.

Но прежде чем выйти из класса, я оглянулся на миссис Невилл. Она сидела за своим пустым столом — без стопок тетрадей, требовавших проверки, без учебников с уроками на завтра. Единственным предметом на ее столе, если не считать промокательной бумаги и точилки, которой долго теперь не придется отведать карандаша, было красное яблоко, которое принесла ей Паула Эрскин. Я увидел, как миссис Невилл, залитая лучами солнечного света из окна, задумчивым движением, словно в замедленном кино, взяла со стола яблоко Паулы. Миссис Невилл сидела, глядя на пустые парты, изрезанные инициалами нескольких поколений учеников, прошедших через этот класс, как волны прилива, устремленного в будущее. Внезапно миссис Невилл показалась мне ужасно старой.

— Счастливого вам лета, миссис Невилл! — крикнул я от двери.

— Прощай, Кори, — сказала она и улыбнулась.

Через мгновение я уже летел по коридору. Мои руки были свободны от книг, а голова — от фактов и цифр, цитат и знаменательных дат. Я вырвался на чистый солнечный свет, и мое лето началось.

У меня так и не было велосипеда. С тех пор как мы с мамой побывали у Леди с визитом, минуло три недели. Я изводил маму просьбами позвонить Леди, но она советовала мне набраться терпения: мол, я получу новый велосипед ровно тогда, когда получу, и ни минутой раньше.

После нашего возвращения от Леди мама и отец долго разговаривали, сидя в синих сумерках на крыльце. Хотя, по всей видимости, этот разговор не предназначался для моих ушей, я услышал, как отец сказал: «Мне нет дела до ее снов. Я к ней не пойду,