боль, стало немного легче. Ромашковый чай, заваренный Аэлитой, расслабил, захотелось снова завернуться в одеяло и лечь, но было нельзя, меня ждала очередная статья и перевод.

Ни Киры, ни Выдры, когда я вернулась, уже не было дома, а бывший муж, похоже, решил бойкотировать: закрылся в своей комнате и делал вид, что меня не существует. Ну, прямо сама оскорбленная невинность!

Тогда я оккупировала кухню: принесла туда ноутбук и устроилась работать.

Антон не выдержал ближе к обеду.

– Что, голод не тетка? – спрашиваю я с сарказмом, глядя, как он выгребает из холодильника что-то съестное, и добавляю: – Понесешь еду в комнату, настучу Выдре.

– А ты изменилась! – отвечает он мне в том же тоне.

– А ты только заметил?

Антон пожимает плечами и усаживается за стол. Двигаю ноутбук, освобождая место.

– Кофе налей.

Он молча встает, достает мою чашку.

– Тебе как обычно?

– Да.

Даже странно осознавать, что после всего случившегося, мы можем, вот так просто, сидеть и спокойно говорить ни о чем.

– Анекдот хочешь? – буднично спрашивает мой бывший муж.

– Валяй.

– Приходит мужик в аптеку и спрашивает у аптекарши: – У вас большие презервативы есть? – А насколько большие вам нужны? Мужик отвечает: – Ну, чтоб на голову налез. Понимаете, я иду на костюмированный бал и хочу костюм пооригинальней: как будто я – х*й. Аптекарь отвечает: – Нет, таких больших нет. Но мой вам совет: поправьте галстук и идите – вас узнают.

Взрыв хохота заполняет квартиру. Наверно меня слышно даже на лестничной клетке. Антон тоже смеется, не понимая, что тот образ мужика из аптеки я примерила на него.

За смехом мы не заметили, как вернулась из школы дочь.

Матвей срочно улетел в Москву. Он оттягивал свой отъезд, как мог: решал деловые вопросы по телефону и скайпу, но это не могло продолжаться вечно. Я же сделала свой выбор, потому что не могла иначе.

Отношения с Антоном и его женой перешли в затяжную фазу. Те вели себя тише воды, ниже травы, стараясь, лишний раз не попадаться мне на глаза и я знала, что они подыскивают варианты с жильем. Дочь немного успокоилась, ее агрессия ко мне поутихла и у меня появилась надежда, что все наладится. А в один из дней, когда Кира и Антон ушли на каток, Выдра напросилась на откровенный разговор.

– Белла, – начала она свою исповедь, когда мы устроились в переговорной зоне, за кухонным столом. – Не хочу с тобой ссориться, это может плохо сказаться на моем ребенке.

Я промолчала, хотя язык чесался сказать что-нибудь колкое. Но кто-то ведь должен быть мудрее?

Посчитав мою реакцию за желание диалога, Выдра продолжила:

– Когда ты вышла… – взгляд бывшей подруги метнулся ко мне, то тут же пропал за густо накрашенными ресницами. – Ну…, освободилась, – пояснила она. – Мы понимали с Антоном, что ты вернешься сюда, в питерскую квартиру и будешь требовать опеку над Кирой. Тогда мы думали, что для Киры будет лучше, если она, все же, будет жить, с нами.

Я снова проглотила назревший во мне сарказм. Пусть девушка выговорится.

– Мы хотели утеплить лоджию, провести туда отопление и сделать для девочки свой уголок.

– Вы так хотели?

– Да, мы так планировали, – Выдра не замечает моей насмешки и добавляет: – Это был идеальный вариант.

Киваю головой. Ну что тут скажешь! Идея с лоджией, просто класс!

– Теперь, как ты понимаешь, все изменилось, – снова ловлю на себе ее взгляд и делаю заинтересованное лицо:

– И что же?

Она мнется, наконец, выдает:

– В общем, я согласна. Пусть Кира остается с тобой. У нее сейчас такой трудный период, а мне, как ты понимаешь, нельзя волноваться.

– Понятно. Кира знает о вашем решении? – специально акцентирую на слове «вашем», хоть давно поняла, кто в этой семье принимает решения.

– Я собираюсь ей об этом сказать в ближайшее время, – признается мачеха моей дочери.

– Хорошо, – поднимаюсь из-за стола, считая, что наш разговор окончен. – Надеюсь, она тебя поймет.

***

Я не знаю, говорила ли Выдра с Кирой, какие приводила аргументы в свое оправдание, но дочь стала вести себя странно. Она и раньше часто бывала не в духе, отмалчивалась, но в последние дни замкнулась совсем. А тут еще, как назло, снова напомнил о себе заработанный в далекой юности гастрит и состояние здоровья оставляло желать лучшего.

– На, вот, – Аэлита Война протягивает пакетик с сушеной травой. – Календулу завари и попей.

– Ноготки? – я рассматриваю рыжеватые лепестки сквозь прозрачную пленку полиэтилена.

– Они самые, – кивает моя соседка. – Верное средство от твоей проблемы.

Ее забота трогает.

– Спасибо! Что бы я без вас делала! – целую ее в шершавую щеку. – Спасительница моя.

– Можно еще добавить ромашку и тысячелистник для большего эффекта, – Аэлите, явно польстили мои слова. Улыбаюсь, глядя, как старушка суетится, пересыпая сушеные травы из одного пакета в другой.

– Пей отвар теплым, – еще раз наставительно добавляет она. – Так будет лучше.

Я послушно соглашаюсь.

Вечером позвонила Алка.

– Ну, что, уже свалили? – как обычно, в последнее время, начала она наш разговор.

– Еще нет.

– А что так? – любопытствует подруга.

– Ищут варианты, – нехотя говорю я.

В трубке виснет секундное молчание. Потом, вкрадчивый Алкин голос произносит:

– Я ничего не пропустила?

Понимаю, что мои ответы кажутся, как минимум, странными, поэтому делаю бодрый тон и отвечаю:

– Все нормально.

– Слушай, Белка, – Алка не верит. – А ты там случаем уже не передумала их выгонять, добрая ты наша?

– Не передумала.

– Это хорошо, – успокаивается она.

– Знаешь, – решаюсь я все же признаться. – Мне страшно, Алка.

– Не поняла юмора. Ну-ка, колись, в чем дело, – нажимает на меня подруга.

А я молчу и не знаю, как объяснить свои страхи. Но она как-то чувствует и задает свой вопрос:

– Это из-за Киры? Чего ты боишься?

– Всего. Я боюсь непонимания. Боюсь, что она никогда уже не назовет меня мамой. Боюсь… – я обрываю фразу со страхом признаться ей в том, в чем боюсь признаться даже себе.

– Ты боишься, что всю оставшуюся жизнь тебе придется вымаливать у нее прощение? – бьет меня наповал Алка.

– Нет!

– Да! – не отступает она. – Ты боишься, что тебе придется делать выбор между ней и Матвеем. И ты знаешь, какой ты сделаешь выбор.

Кусаю губы до боли, до крови. Жестокая правда режет слезами глаза, сминает в тугой, горький комок мои чувства.

– Прости, Белка, – слышу я ее запоздалое раскаяние. Но не могу ничего ответить, горло перехватило спазмой обиды. Не на нее, ту, что так точно все разложила в этих нескольких предложениях мое будущее. Она права. Как всегда, права.

Подруга