Только через два дня после прибытия в Дуб-Линн, через два дня после встречи с Харальдом, после сумбурного знакомства с фин галл, с которыми он жил, а также с ирландкой Альмаитой, которой Бригит очень удивилась, — она смогла наконец приступить к осуществлению своих планов. Первый шаг был совсем крохотным и пустячным, она словно бы передвинула пешку на одну клетку, что не принесло ей особого утешения. Но все-таки это было начало.

Она сидела в большой, богато оставленной комнате в лучшем здании, которое ей до сих пор довелось видеть в Дуб-Линне, не хуже любого из тех, что она оставила в Таре, но выстроенном в норманнском стиле из распиленных бревен, совсем не так, как это сделали бы ирландцы. Бригит не сводила глаз с Харальда, который разговаривал с мужчиной много старше его. Она попросила юношу отвести себя к кому-нибудь, кто пользовался бы влиянием и властью у фин галл. Харальд выполнил ее просьбу, и этот человек действительно был похож на того, с кем она хотела бы поговорить. Но Бригит не знала, кто он такой.

Мужчины общались на хриплом и грубом норманнском наречии, и Бригит не понимала ни слова. Однако то, как ерзал Харальд в ответ на реплики своего собеседника, то, как он встречал его взгляд, или смотрел в пол, или принимался заламывать руки, — все это говорило ей о многом. Альмаита тоже была здесь и служила толмачом, но Бригит вовсе не была уверена в том, что может положиться на нее.

Она остро ощущала собственное бессилие, как если бы события превратились в тяжело нагруженную телегу, которая разогналась слишком сильно, катясь под гору. За то недолгое время, что она провела в Дуб-Линне, с учетом непреодолимого языкового барьера, она не успела выяснить, кто действительно пользуется авторитетом и властью у фин галл, а кто лишь думает, что пользуется. И потому ей приходилось полагаться на Харальда и Альмаиту, что не добавляло ей уверенности в себе.

В этой богатой комнате, перед жарким пламенем, пылавшим в очаге и разгонявшим сырость, она рассказала человеку, к которому привел ее Харальд, о том, кто она такая. Альмаита переводила ее слова на норманнское наречие, а Харальд тряс головой, словно собака, которую хозяин почесывает за ушами. А человек слушал, и слушал очень внимательно, что было хорошо. Но она по-прежнему не знала, кто он такой.

«Быть может, это и есть Торгрим Ночной Волк?» — спросила себя Бригит. Альмаита сказала ей, как его зовут, но сегодня она услышала столько самых разных имен, что начала путаться в них, а переспрашивать не стала, чтобы не выглядеть глупой. Ей казалось, будто она уже встречалась с Торгри- мом, но она не была в этом уверена, поскольку не всегда могла отличить одного фин галл от другого.

Бригит надеялась, что человек, с которым она разговаривает, и есть Торгрим. Она много раз слышала, как его имя упоминалось по всякому поводу, и он, похоже, внушал окружающим огромное уважение.

«Нет, так можно сойти с ума!» — решила она и едва не вскрикнула от отчаяния. Сейчас речь шла о ее судьбе, о ее жизни, тогда как сама она не понимала ни слова из того, что говорилось.

Она провела в Дуб-Линне уже два дня. Минуло целых два дня с тех пор, как они с Финнианом протолкались сквозь толпу, стекавшуюся в город со всех окрестностей. Попасть сюда оказалось куда легче, чем она смела надеяться.

Дорога в Дуб-Линн из Тары заняла четыре дня. Те три бандита, которых они встретили, те самые, которых Финниан каким-то образом умудрился прогнать, стали самым неприятным переживанием за все время пути. В ту ночь, как и в последующие, они легко находили крестьян, которые охотно предлагали им ночлег в своих жалких хижинах, грязных и тесных, пропахших потом, кашей и домашней скотиной, но тем не менее теплых, сухих и гостеприимных. Их хозяева жаждали получить благословение за помощь двум странствующим священникам и предлагали им еду, отец Финниан давал взамен отпущение грехов, и все оставались довольны.

Они с Финнианом поняли, что приближаются к Дуб-Линну, задолго до того, как увидели высокую земляную насыпь, окружавшую крепость, и частокол на ее вершине. На дороге становилось все теснее от тачек, повозок и стад домашних животных, которых местные жители гнали на самый большой рынок в этой части страны, да и вообще во всей Ирландии. Узкие, изрытые колеями тропинки вливались в главную дорогу подобно притокам, питающим широкую полноводную реку. Повозки, груженые пшеницей, рожью, визжащими свиньями, квохчущими курами, стада коров и овец стекались с окрестных ферм, расположенных в одном-двух днях пути от форта, и направлялись на огромный открытый рынок.

Бригит и Финниан влились в этот поток, причем зачастую им приходилось пережидать на обочине, пока мимо не пройдет очередное блеющее, гогочущее или мычащее стадо. Но люди вели себя дружелюбно, нередко предлагая им местечко на крестьянской телеге, спереди, рядом с возницей, а не сзади, с животными. Язычники-викинги могли не выказывать уважения к рясе или четкам, но для ирландцев они значили очень много.

Земляные бастионы крепости впервые проглянули сквозь заросли деревьев, а потом, когда они вышли из леса, те уже вздымались коричневой стеной над окружающим зеленым ландшафтом. В высокие ворота тянулись мужчины, женщины и повозки, направляющиеся на рынок. Бригит и Финниан ехали на передке телеги, груженой деревянными клетками с курами. У них за спиной квохтали коричнево-черные, тусклой окраски несушки и петухи с роскошными хвостами, которые важно расхаживали вдоль стен своих камер и клевали любого чужака, посмевшего покуситься на их территорию, даже не предполагая, что скоро их безраздельное и величественное правление подойдет к своему жалкому концу.

Крестьянин, уступивший свое место дружелюбному священнику и его молчаливому спутнику в надвинутом на лоб капюшоне, шел рядом с повозкой, хлыстом погоняя волов и поддерживая с ними беседу на ходу. Он сообщил им, что часто бывает в Дуб-Линне, где нашел столь обширный рынок сбыта, что из батрака, едва сводящего концы с концами, дабы его семья не умерла с голоду, превратился во владельца такой роскоши, как воловья упряжка.

Он немного говорил по-норвежски: заставил себя выучить с десяток слов, понимая, что это дает ему преимущество перед теми, кто не знает ни одного.

— Я, конечно, ненавижу этих проклятых язычников, — разглагольствовал крестьянин, — да простится мне подобное богохульство, святой отец, умоляю вас, но ведь они такие и есть на самом деле. Однако, как ни крути, они пришли сюда, чтобы остаться, и нам лучше научиться жить с ними в мире и извлекать из них выгоду, когда они не грабят наши монастыри и не превращают нас в рабов.

Бригит не обращала внимания на его болтовню. Его мнение ее ничуть не интересовало. Но она была рада узнать, что он говорит по-норвежски, пусть и немного. Она надеялась, что этого окажется достаточно, чтобы решить ее самую досадную и животрепещущую проблему.

Время приближалось к полудню, когда они наконец оказались достаточно близко к стене, чтобы оценить исполинскую мощь вала, огораживающего Дуб-Линн. Над невидимым пока городом уже вздымались первые столбы дыма, затем их стало больше, и все они устремились в утреннее небо, где их развеивал легкий ветерок. Бригит была поражена. Дыма было очень много, и это означало, что и очагов тоже, — она и представить себе не могла, сколько их там. Она уже решила было расспросить об этом крестьянина, но в последний момент передумала, не желая выдать себя, и потому промолчала.