Мусин струхнул. Со старухой творилось что-то страшное. Глаза почернели, изо рта, казалось, вот-вот начнут вырываться языки пламени.

Еще сильнее он изумился, услышав смех. Смеялась гадина и сволота.

– Сама уезжай, если приспичило! Город не твой! Захочу – дом куплю. Кстати, не продашь свою развалюху? Тебе все равно в квартирку поменьше скоро перебираться…

Мусин догадался, что за квартирку она имеет в виду, и душу его захлестнул восторг, который перешел в исступленную радость, когда он разглядел рожу Шишигиной. Старая кляча дергала носом, будто в нем внезапно засвербило, и с безумным видом шарила по карманам. Ну и пугало! Глаза слезятся, к черепу соплями крашеная пакля приклеена… Чего он боялся?

Никита скосил глаза на тетку. Ему впервые встретился человек, положивший старуху на обе лопатки. Тетка улыбалась и, кажется, наслаждалась ситуацией.

Вот новая хозяйка города, с небывалой ясностью понял он.

И тут заговорила Гурьянова.

– Тебе здесь никто не рад, Тамара. («Рады! Рады!» – мысленно завопил Никита.) – Ты же по делу приехала… Три дня хватит тебе.

Она не спрашивала – ставила в известность.

– Это уж как пойдет, – возразила Тамара. – Может, мое дельце на год растянется.

– Да как бы не на пятнадцать, – благожелательно сказала Гурьянова.

Улыбка застыла у тетки на лице.

«О чем она? – заволновался Никита. – Что это, что такое?»

– Вон пошла! – вдруг каркнула Шишигина: дохлая ворона при первых звуках голоса Гурьяновой ожила.

– Хлеба куплю и пойду, – огрызнулась тетка.

– Хлеб весь разобрали, – жалобно пискнул кто-то из продавцов.

Эта реплика разрушила странное заклятие, наложенное на присутствующих. Заговорили, зашевелились, стали двигать продукты по транспортеру…

Тамара молча пожала плечами и вышла.

Мусин ужом скользнул за ней, не заметив, что им вслед очень внимательно смотрит тип с нахальной рожей.

4

Тамара добралась до своего убежища, швырнула непригодившуюся сумку в угол и расхохоталась. Попала так попала!

В животе забурчало от голода.

Ну, падлы. Хлеба пожалели!

Шишигина сильно сдала, одной ногой в могиле. А вот эта, вторая… По роже ясно, что училка, но Тамара ее не помнила. Хотя она в тот год мало с кем общалась, кроме Щербы.

Странность была одна: допустим, училке про нее рассказали, пусть даже в красках, валили как на мертвую. Но с чего та взъелась, будто ей мозоль отдавили? Эту мстительную нотку Тамара различила безошибочно: баба с мышиным хвостом была ей личный враг, а не просто борец за чистоту рядов.

В оконную раму деликатно постучали. И не снаружи, а в кухонное окно, через которое она проникла в дом.

Тамара приподнялась на локте, крикнула «открыто» и снова прикрыла глаза.

Почувствовав легкое дуновение сквозняка, подняла веки. В трех шагах от кровати, слегка согнувшись – то ли от сутулости, то ли от избытка почтительности, – стоял парнишка с остреньким подбородком.

– Чего тебе, миляга? – развязно спросила Тамара.

Внутренне усмехнулась: и этот туда же! Акселерация, чтоб ей. Хотя в пору ее молодости тоже изредка встречались такие ангелочки, вихрастые-смазливые, внешне сама невинность, но до того многоопытные по известной части, что диву даешься – когда только успели поднатореть в этом деле, а главное, с кем?

Тамара знала, что притягивает их, и могла бы этим пользоваться, вот только вся беда в том, что они сами не способны почти ни на что, кроме как пользоваться другими. Сила жизненная в них заемная, не своя.

– Язык проглотил? Чего надо?

– Ничего! – открестился Мусин.

– Так не бывает. Это не я к тебе пришла, а ты ко мне. Давай, малыш, резину не тяни.

Никита сел на пыльную табуретку, небрежно закинул ногу на ногу, но под ее ироничным взглядом стушевался и обхватил ладонями сиденье.

– Рассказать хотел… Подумал, что вам будет интересно.

Женщина на постели сначала не шевелилась, смотрела мимо Никиты, будто не слушая, но когда он дошел до разговора про сыворотку, села по-турецки и принялась оглаживать коленку. Ногти у нее были короткие, как у врачихи. Никита завороженно следил за мерными движениями широкой ладони, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Когда он закончил, она достала откуда-то помаду, привычным жестом провела по губам.

– Почему мне рассказал?

Мусин не стал юлить:

– Хочу, чтоб вы тут остались!

– Нравлюсь я тебе, что ли? Или они не нравятся?

– Одно другого не исключает, – вежливо ответил Никита, оторвал, наконец, вспотевшие ладони от табуретки и благовоспитанно сложил их на коленях.

5

Макар неторопливо шел по городу, разглядывая прохожих и объекты народного деревянного зодчества – добротные, надо сказать, объекты, радующие глаз, – и размышлял о том, что впервые в его практике их с Бабкиным так мягко выпроваживают из города. Накануне он попал на прием к главе администрации, и тот, вроде бы не сказав ничего, дал понять, что и происшествия никакого с Карнауховым не было, а то волнение, в которое привел всех Герман, давно улеглось, и незачем поднимать со дна муть: от этого жителям одно беспокойство.

Конечно, думал Макар, это совсем не Камышовка, где оба едва остались живы[1], здесь дело другое – словно встала над ухом билетерша и вежливо, но настойчиво повторяет: спектакль закончился, покиньте, пожалуйста, партер.

Или сидят они на разрушенных от времени каменных скамьях амфитеатра, над головой ветер, под ногами трава, и разглядывают поросшие мхом булыжники желтоватого известняка – все, что осталось от сцены.

Между тем, говорил себе Илюшин, спектакли здесь по-прежнему дают регулярно, в чем можно было убедиться пару часов назад.

Контрамарка нужна. Две!

Он дошел до самого оживленного перекрестка с пятью лучами улиц, прислонился независимо к углу дома и уткнулся в айфон. В прежние времена частный сыщик развернул бы газету, пробуравил бы в ней дырочку для наблюдения и торчал бы здесь дурак дураком. Это я почему такой злой был? Потому что у меня телефона не было.

Можно и ногти полировать, что неоднократно описано у О.Генри, но ведь побьют гопники, если только они здесь водятся. Гопник, как известно каждому, самозарождается из свернутых гнездом треников, посыпанных семками, в тот час, когда трижды прозвонит поддельный «Ролекс» и разверзнется над ним пустая борсетка.

Макар, не привлекая ничьего внимания, раскладывал пасьянс «косынка», время от времени вскидывая рассеянный взгляд. Машин было на удивление мало и сплошь реликтовые, где цветет желтая роза из оргстекла на рычаге коробки передач, а заднее сиденье покрыто узорчатым ковром. В особо ценных экземплярах тускло поблескивали копейки по периметру лобового стекла.