После того, как я удовлетворил свое любопытство, я достал целую связку спичек и поджег фураж каждой из этих старомодных и вычурных повозок «конестога»[22], каждая из которых была загружена 4000-ми фунтами бекона.

Оружие обозных лежало в повозках, и ни у кого из них не было ничего, кроме их главного, у которого под пальто скрывалось нечто похожее на револьвер, и, поскольку у него имелся пояс, вполне вероятно, что так оно и было. У некоторых из возчиков тоже были револьверы, так, как я видел три или четыре, но я был готов выстрелить прежде, чем они смогли бы оправиться от удивления, ведь противостоять им было бы большой глупостью, так как я, несомненно был бы убит первым из них, кто успел навести на меня дуло. Я не пытался захватить их спрятанное оружие, так как не хотел ни на секунду терять свое преимущественное положение над ними. В фургонах сгорел весь их арсенал — двуствольный дробовик и еще два довольно старых ружья.

Когда вспыхнуло пламя, на сцене появилось несколько других людей, но вместе с начальником обоза и возчиками я и их тоже отогнал к ограде. Как только повозки начали рассыпаться, и я убедился, что ничего спасти нельзя, я приказал возчикам оседлать мулов, а начальника обоза — его лошадь, я выгнал их на Фейеттвилльскую дорогу, а потом объявил им, что сейчас я буду считать до ста, и что если к тому времени они не исчезнут с глаз моих, я пристрелю любого, кто окажется в пределах досягаемости моего оружия. Затем я начал считать — «один», «два», «три», etc., — очень четко и медленно, а они, тем временем, отчаянно пришпоривая лошадей, мчались вперед, и очень скоро, уже будучи далеко от меня, неслись по холмам в Фейетвилль, чтобы рассказать его жителям, как пошутил с ними янки.

Я повернул в сторону Декейтера, но в то же время, спрашивал о дороге в Афины, словно и вправду собирался именно туда. Вновь проезжая вдоль вереницы пылающих фургонов, я сказал зевакам, что, если они не исчезнут, я всех их перестреляю, после чего, словно стайка испуганных скворцов, они разбежались кто куда.

Примерно в десяти милях дальше по дороге, я услышал глубокий и зычный голос распекавшего свою грешную паству проповедника. Очевидно, он очень верил в то, что нечестивых постигнет страшное и бесконечно долгое наказание, судя по тому, как он красочно и подробно расписывал своим слушателям, какой ужас ждет несчастного грешника в аду, сравнивая его положение с положением богача, который, как он утверждал, тоже грешил на земле и, в конце концов, попал в ад, где он ощутил сильное желание посетить Авраама в его новой обители, добавив, что желание несчастного богача не может быть реализовано по какой-то географической причине — что-то топографическое, — полагаю, пропасть поперек пути. Его красноречие достигло апогея, и он, вероятно, пошел бы еще дальше, и слушатели его почти задыхались от охватившего их внимания, когда мне подумалось, что в церкви могут быть и солдаты, так что мне стоит прежде всего позаботиться о них — в противном случае, они могут причинить мне немало неприятностей. Подъехав к церкви, я заставил лошадь лишь на полкорпуса войти в нее, чтобы иметь возможность видеть всех, кто там находился. Грохот подков, стукнувших о церковный пол, потряс храм, люди были поражены, увидев такого дерзкого и вооруженного солдата, осмелившегося на коне въехать в дом Божий. Я спросил у проповедника, есть ли здесь конфедераты. Священник стоял с поднятой рукой, поскольку он собирался жестом подчеркнуть какой-то момент из вышесказанного — истинное воплощение самой искренности, и выглядел он так, словно абсолютно верил каждому своему сказанному слову. Но как только он увидел меня, его рука упала, он казался очень испуганным, как будто тот самый дьявол, которого он так живо описал, самолично предстал перед ним. Он еле держался на ногах от страха и, опершись на тяжелую и массивную кафедру, мельком взглянул на заднюю дверь, а затем пробормотал: «Нет, нет, я уверен в этом, сэр». Но я видел нескольких мятежников, как раз там, куда глянул проповедник. Я моментально выехал наружу и подскакал к углу сложенного из бревен храма, как раз вовремя, чтобы заметить как в кустарнике, росшем по ту сторону здания, скрылись четыре человека. Стрелять по ним не имело смысла, и, не желая без веской военной необходимости нарушать ход богослужения, я продолжил свой путь, страстно желая, чтобы священник помолился за Президента Соединенных Штатов. В прессе мятежников сообщалось об этом инциденте, но их ложь состояла в том, что они утверждали, будто я пытался заставить проповедника выпить виски, ведь у меня не было ни капли, и я даже самого себя никак благословить не мог.

Вскоре я повстречался с двумя солдатами — они неторопливо ехали на службу в церковь. Я остановил их, потребовал назвать свои имена, названия полков и рот, и сообщил им, что теперь они военнопленные, и что я солдат федеральной армии, но поскольку до расположений наших войск слишком далеко, мне не остается ничего другого, кроме как — увы! — расстрелять их. Они умоляли меня о пощаде и честью клялись, что если я не убью их, они беспрекословно пойдут со мной. В течение нескольких минут я притворялся, что очень глубоко размышляю над создавшимся положением, а потом сказал им, что если они дадут присягу верности Соединенным Штатам, я отпущу их, и они с радостью согласились с этим.

Я поднял правую руку и снял кепи, они, подражая мне, тоже обнажили головы и подняли руки, и так же торжественно, как это бывает на церемонии в корт-хаусе, ждали, когда я начну произносить слова «присяги». Тем не менее, моя шутка зашла слишком далеко, и я не желал быть обвиненным в богохульстве, требуя от них того, на что я не имел никакого права. Я сказал им, что я поверю их честному слову, а кроме того, их обещанию никоим образом не пытаться преследовать меня, или кому-либо сообщать о том, где они видели меня, а потом я сказал им: «Идите с миром».

Потом я встретил пожилого человека — верхом на лошади и одетого в домотканую, орехово-серого цвета рубашку. Высокий, стройный и суровый — классический образец плантатора-сецессиониста. Я остановил его и спросил, как добраться до Камарго, он указал на дорогу, которую сам только что покинул, и сказал мне, что я должен следовать этим путем. Я сообщил ему, что я офицер-конфедерат, и что у меня есть приказ генерала Борегара собрать всех, каких я встречу на своем пути, солдат, и немедленно привести их в Коринф — мы готовились к великой битве с нашим «мерзким врагом» янки, и что крайне необходимо, чтобы каждый из них обязательно стоял на своем месте в наших шеренгах.

— Вы должны, — сказал я, — оказать мне любезность и сослужить вашей стране хорошую службу, назвав мне имена всех тех солдат, которые сейчас, без всякого разрешения, прохлаждаются в своих домах.

— Разумеется, сэр, — ответил он. — Я сделаю это с большим удовольствием, и если бы у меня было время, — добавил он, — я бы поехал с вами и помог бы вам собрать их.