Они пообещали мне, что сделают это, заодно уведомив меня, что у Бледсо 300 человек, у Мак-Генри 200, и еще у одного командира — 100, и что самый удаленный от меня отряд всего лишь в пяти милях отсюда. Заверив их, что мы не отказываемся от своих слов и намерений, мы распрощались с мятежниками, а затем отправились в Манчестер. В лагерь мы прибыли уже в темноте. Я рассказал капитану о мятежниках и о том, какой вызов я с ними отправил. Капитан одобрил мои действия и немедленно отдал приказ быть готовыми защищать наш лагерь.

Меня и моих людей отправили на четверть мили далее по дороге, чтобы заблокировать ее и стоять там до самого прихода неприятеля. Но появившись уже после полуночи, он осторожно прокрался за нами — не атаковал нас, и никаким образом не дал нам понять, что он очень многочислен — наоборот, он вышел на манчестерскую дорогу перед нами и обрушился на наш лагерь. Но капитан так расставил своих людей, что сразу же после своего появления, враг с двух сторон был залит дождем пуль наших мощнейших ружейных залпов, и, совершенно ошеломленный и в полном беспорядке, ушел тем же путем, что и пришел сюда. Один из их людей — бешено мчавшийся на своей лошади лейтенант — угодил прямо в наш лагерь. Позже мы узнали, что мятежники потеряли 8 человек убитыми и 13 ранеными, но об этом мы узнали не сразу. Капитан Роби сообщил, что лишь одного они оставили мертвым на поле боя, а сам он никаких потерь не понес. После его рапорта мы яростно пришпорили своих лошадей, и прибыли в Туллахому как раз тогда, когда нам следовало присоединиться к полку.

Будучи в Манчестере, полковник уничтожил ветряную мельницу и изгнал оттуда несколько мелких вражеских отрядов, и затем, укрепив собой его команду, по Шеллбивилльской дороге мы двинулись к Мерфрисборо, где тогда находилась наша армия.

Мерфрисборо был взят одним из подразделений 4-го Огайского кавалерийского, которым командовал подполковник Генри Бердсал.

Пока 3-я дивизия стояла в Мерфрисборо, генерал Митчелл отправил меня в долгую разведку, поручив мне осмотреть все ведущие в Шелбивилл дороги и все мосты — в пределах пяти миль от города, как выше, так и ниже по течению. Читатель должен понять, что для выполнения этой задачи требовалось много времени, и оно было очень опасным, поскольку все окрестные дороги пикетировались техасскими рейнджерами и батальоном Моргана, и кроме того, в любом месте можно было случайно наткнуться на любой из множества их небольших отрядов, кои во всех направлениях ходили по этим местам во всех направлениях, и днем, и ночью. Справа от главной дороги, в нескольких милях, находится небольшой городок Миддлтон — то самое место, где генерал Д. С. Стэнли так сурово наказал мятежническую кавалерию. Недалеко от этого небольшого городка я встретился с отрядом неприятельской конницы — им командовал лейтенант. Я только что вышел на дорогу и заметил их тогда, когда о бегстве не могло быть уже и речи, ведь я находился от них на половинном расстоянии револьверного выстрела. На мгновение мне стало очень не по себе, но через секунду я решил «приветствовать» их, а потом «обмануть». Взмахнув своим кепи, я громко закричал «ура!», словно был очень рад этой встрече. Первым же моим восклицанием было: «Ну, ребята, как же я рад вас видеть, всех целыми и невредимыми, как наша армия, есть новости?»

— Полагаю, у нас все хорошо, — сказал лейтенант, пристально глядя на меня, — к какой команде вы принадлежите, сэр?

— О, к 1-му Луизианскому кавалерийскому, — ответил я. — Меня зовут Бонэм, и я капитан роты «I» этого полка.

— Так-так, — сказал он, с сомнением изучая мой великолепный мундир, и вправду принадлежавший капитану Бонэму, который умер на наших руках после того, как попал к нам в плен. — В таком случае, позвольте мне спросить вас, капитан, чем вы занимаетесь здесь — один и так близко к пикетам янки?

— А, — воскликнул я, — со мной произошло нечто настолько замечательное, что если вы не торопитесь, я подробно расскажу вам об этом.

— Конечно, сэр, мы будем рады послушать ваш рассказ, — сказал лейтенант, все еще внимательно изучая меня, — но прежде, скажите, насколько далеко отсюда янки, ведь вы понимаете, что такому небольшому отряду как наш, весьма небезопасно пребывание здесь.

— О, нет, — отвечал я, — нисколько, ведь я только что от них, а их пикеты находится за (то есть, севернее) Олд-Фостервиллем, в трех милях отсюда.

— Великолепно! — воскликнул лейтенант. — Но, капитан, чем же вы занимались в расположениях янки?

— Видите ли, — начал я свой рассказ, — совсем недавно, я со своим отрядом — частью моего полка — был послан сюда на разведку. Мы разбили лагерь вечером, в большом кедровнике севернее Нью-Фостервилля — очень спокойном и надежном месте — и, убедившись, что команда на ночь устроена благополучно, я, в обществе двух других офицеров, в том числе подполковника нашего полка Вуда, одного, как вы знаете, из самых наших лучших разведчиков, отправился на разведку к пикетам янки. Вуд — и это вам тоже известно — отчаянный смельчак, и, как вы думаете, что он предложил нам сделать? Ни много, ни мало, сэр, а просто прямо перед носом у янки войти в дом и поужинать. Будучи в состоянии невероятного восторга от такого необычного предложения и невероятно взволнованные, мы забыли о всяческой осторожности и согласились. Мы сидели там час, а может и более, а хозяйка накрывала на стол, и только мы приступили к такому великолепному ужину, как в комнату, страшно перепуганный, вбежал негритенок.

— О господи, мисс Луиза! — воскликнул он. — Янки идут, они уже на дороге, все на лошадях. Бегите, жентмуны, или они схватят вас!

Вуд и другие мои товарищи ринулись в дверь, потом на задний двор, а затем, перемахнув через ограду, помчались в кедровник — очень быстро, и, конечно, сопровождаемые пулями янки. Я прекрасно знал, что никогда не могу сделать того же со своей нездоровой ногой, потому как, должен вам сказать, джентльмены, прошлой зимой в Кентукки, в одной стычке я был ранен, а моя правая нога очень не совсем оправилась. Я освободил ступню от стремени и показал уродливый шрам на своей голени — несколько лет назад меня ударила лошадь, и потому, понимая, что я не могу сопровождать своих более удачливых товарищей, я счел за лучшее без всякого сопротивления сдаться, так как я боялся, что разъяренные негодяи убьют меня, если я не сделаю этого сразу. Передавая свою саблю их командиру — первому лейтенанту — вы сами можете судить о моем удивлении, когда я узнал в нем своего старого друга, который служил клерком в том же магазине в Новом Орлеане, в котором служил и я. Его звали Доббс (первый лейтенант моей роты), и он, будучи очень рад видеть меня, сказал, что он очень сожалеет, что я теперь пленник, но обещал использовать всю свою власть, чтобы сделать мое заключение как можно менее неприятным для меня. Он видел, что его люди относились ко мне с уважением, и сразу же после того, как мы добрались до лагеря, он лично пошел за мной к генералу Митчеллу, который очень приветливо встретил меня и позволил мне беспрепятственно передвигаться по его кавалерийскому лагерю. Лейтенант Доббс обещал, что со мной все будет в порядке. Лейтенант сделал все, что было в его силах, чтобы максимально комфортно устроить меня, а также посадил меня за свой стол, чтобы я мог совершенно бесплатно обедать вместе с ним. Разумеется, я оценил благородство своего врага, но, тем не менее, очень хотел вернуть себе свободу. Ясно понимая, что мне необходимо быть в дружеских отношениях со своими захватчиками, я изо всех сил старался понравиться им, и они стали настолько доверять мне, что сегодня утром лейтенант предложил мне вместе с ним совершить небольшой выезд за линию их пикетов. Я, конечно, с радостью принял столь любезное приглашение, лейтенант одолжил для меня лошадь у одного из его людей, а затем он сказал мне, что собирается посетить один фермерский дом, чтобы раздобыть в нем масла, яиц и молока для своего стола. Отъехав почти на милю от пикетов, лейтенант спешился, чтобы привести в порядок свой мундир и застегнуть свои подтяжки на так называемую «пуговицу янки» — проткнув ткань небольшой деревянной щепочкой. Мы стояли у дерева. Лейтенант снял ремень и положил револьверы на землю, а затем, повернувшись ко мне спиной, занялся «пуговицами». У меня появился шанс, который мог закончиться очень успешно. Быстро шагнув вперед, я схватил пояс и, вытаскивая из него револьвер, прыгнул в седло лошади лейтенанта и ускакал прочь, оставив его в состоянии невероятной ошеломленности от столь глупого собственного легкомыслия. Возможно, я неправильно поступил, так коварно воспользовавшись доверием этого достойного человека, но, лейтенант, ни один человек не поймет, как сладка свобода, пока хоть раз не побывает в плену.