встал на колени, поставил ладони на горящий пол, прислонился к нему затылком — и легко, почти без усилия, сделал стойку на голове, прямой и неумолимый, как стрела… На рассвете, когда от цирка остались головешки с пеплом, обугленное тело превратилось в ось солнечных часов. Длинная тень остановилась на фон Хаммере. Не говоря ни слова, он разделся и стал натягивать на себя наряд слепца. Потом открыл гримировальную коробочку и накрасился — в точности как Пирипи-пи. Надев темные очки, он стал между Эми и Эммой и, не попрощавшись, ушел, звеня монетами.

Непомусено Виньяс, павший духом, тщетно искал возможности оправдаться: никто не хотел его слушать. В конце концов, он понял: его преследуют по-настоящему, всерьез. Он — политический преступник. Этот статус, которого Виньяс так долго добивался, теперь вызывал у него животный страх. Печень ныла, язык был обложен, изо рта несло гнилью. Единственный, кто изредка удостаивал его своим вниманием, был любезнейший вице-председатель сеньор Вальдивия. Дон Непомусено так нуждался в поддержке, что, не колеблясь, повысил его в звании. Но продвижение вверх по служебной лестнице не улучшило настроения хромого:

— Ты повел себя, как настоящий мудак. Что, ты и вправду такой или только вид делаешь? Если ты — кучка дерьма, зачем ругать подошву башмака? Тебя сровняют с землей, и все. А теперь все мы расплачиваемся за то, что кому-то захотелось поиграть в героя!..

Непомусено Виньяс поглядел на приятеля — того прямо-таки трясло от гнева — и ответил с улыбкой побитого пса:

— Ты прав, друг мой. Мы пропали, и все из-за меня.

Вальдивия застыл на месте. Никогда еще он не слышал от председателя таких простых и человеческих слов. Его пробрал страх. Может быть, поэт болен?

— Ну, не преувеличивайте, дон Непо. Вы верите в Муз, не так ли? Они помогут нам…

Непомусено, содрогаясь, повторил:

— Музы?..

И залился громким, режущим ухо плачем, словно младенец.

Под оглушительные трели Толин сажал в клетку своих кенаров, рассчитывая сойти за торговца птицами. Акк подошел к нему и посоветовал, ввиду чрезвычайных обстоятельств, в самом деле продать их. Скрипач заявил, что скорее проглотит их всех, прямо с перьями, и что Акку лучше заткнуть свой грязный рот, не идущий ни в какое сравнение с птичьим клювом.

Аламиро Марсиланьес и Эстрелья Диас Барум, сбросив по пять кило, выбрались из наряда «Сумасшедшего коня». Нижние губы Эстрельи вздулись так, что она не произнесла бы ими даже «ого». У Марсиланьеса, до предела истощенного, в мозгу осталось одно «О». «Что ты думаешь о самоубийстве Пирипипи?» — «О.». «Тебе страшно из-за того, что нас преследуют?» — «О.». «Хочешь вернуться в Сантьяго?» — «О.». «Или пойдешь с нами?» — «О.». Он превратился в хвост кометы по имени Эстрелья.

Поэтесса умылась, оделась, причесала своего Аламиро, которого отныне звала «Распрямленный рыцарь», и, потянув любовника за искательное копье — волосы вокруг него выпали от частого трения, — повела в изгнание.

— Удовольствия закончились! Теперь — строгое воздержание! Пока Господь не укажет иного!

Марсиланьес пришибленно поглядел на нее — и покорился. Столько раз присутствуя на собственных похоронах, он усвоил, что все погибает, не успев родиться.

Загорра попыталась выяснить, куда же им идти, но безуспешно. Генерал, выводя ее из затруднения, подбросил карандашик. Острие его указало на Лунную долину. Туда и решили направиться — через кипарисовую рощу и трущобные поселки.

Деметрио, в тревоге, успокаивал черную собаку. После пожара она больше не выдавала радостных «ДА». Приподнимаясь на задних лапах, она передними пыталась содрать с Деметрио брюки и, напустив на себя вид больного ребенка, стонала. От этих стонов у Деметрио мороз шел по коже. Кроме того — и беспокойство от этого только росло — сон почти стал явью. Цирк обратился в пепел. Паяцы бегут в обычной одежде на юг, по грунтовой дороге. И вот впереди — кипарисовая роща. Значит, он увидит Американку, ждущую его под деревом. Бррр. Кошмар, да и только! Американка ждет его под деревом… Но как? Ведь в телеграмме ясно сообщалось о ее самоубийстве.

— Когда я повесилась на проволоке, мой труп никто не потребовал. Поэтому на мне испытывали новейшие достижения медицины. Все внутренние органы заменили механизмами, а кожу — особым пластиком, в жилы впрыснули кровезаменитель. Теперь я — нетленный образец воскресшего покойника. Мне не нужно дышать, грудь моя вздымается благодаря действию особого поршня, работающего на сжатом воздухе. Не хочу тебя обманывать: я — что-то вроде ходячего манекена.

Акк, из-за ее спины, выразительно крутил пальцем у виска. Похотливые огоньки вспыхивали у него в глазах, губы беззвучно шевелились:

— Она совсем тронутая. Возьми ее. Отличный зад. Разделим на двоих.

Женщина, прямая, зашагала к ним, не сгибая коленей. Ее раскрытые губы напоминали носок дырявого башмака:

— Ты и вправду профессор Ассис Намур, хотя и не веришь в это. Я искала тебя. Только ты можешь совершить чудо — оживить это тело на винтах, превратить некронит в настоящую кожу. Исцели меня. Не гони прочь.

Устыдившись, Деметрио прогнал Акка, взял Американку за руку и побрел вместе с ней, не зная, что сказать. В душу каждого спустилась темная ночь.

Выйдя из рощи, все направились в сторону деревень, — дорога куда-нибудь да выведет. Кое-где в окнах мерцали свечи.

На крышах — скелеты котов и крысы стального цвета, неподвижно взирающие на луну. Небо затянулось тучами. Заморосил грязный дождик. Они заночуют в Лунной долине: выступы скал укроют от дождя.

Вдали показался обугленный остов фургона. Акк просвистел «Мой дневник!» и кинулся вперед, за ним — все остальные, сразу же вспомнив о Га.

— Как хорошо, что вы пришли. А я уже собирался вас искать. Который час?

Голова пропавшего Га высунулась из лужи, полной жидкой глины и каких-то трав.

Хумс точным движением наемного убийцы вынул из кармана часы:

— Полночь. Но что ты здесь делаешь?

Толстяк рассказал им о своих приключениях. К счастью, когда он обгорел, мимо проходили два индейца-араукана, возвращаясь к себе домой. Увидев, что Га — одна большая язва, они приказали ему залезть в эту лужу, пообещав, что на следующие сутки в полночь — то есть как раз сейчас — они вытащат его, и на теле не останется ни единого рубца.

— Но это еще не все. Когда индейцы подняли меня, чтобы опустить в лужу, у одного из сумки выпала книга. На итальянском! «О триполярности метафизики»! Карло Пончини. Помните?

— А как же! — воскликнул Ла Росита, взволнованный. Пользуясь замешательством Лауреля, он овладел его телом и зачастил:

— Карло Пончини, родился