— Настал Апокалипсис, а вы тут спите! Вам не увидеть нового Иерусалима! Ваши могилы воняют задницей! Пробудитесь! Представление не меняется! Задыхаюсь! На помощь! Мои ноги пустили корни в миллионах душ! Чтобы вытащить меня из воды, надо потянуть за весь мир!

И вдруг, прислушавшись к собственному голосу, Гольдберг понял… Паяцы, с гноящимися глазами, при словах «на помощь!» выползли из-под кресел, думая, что земля под ногами шатается исключительно вследствие выпитого накануне.

Аламиро Марсиланьес, как всегда, при пробуждении освободил свой член из крючковатых пальцев поэтессы и вошел в нее. Из влагалища с криками «Доброе утро!» разбежались нимфы. Первый крик наслаждения, исходивший от Эстрельи, разбудил всех, кто еще спал. Толин открыл клетку с канарейками и осторожно выплюнул птичку, спавшую у него во рту. Деметрио прогнал со своей груди черную собаку: он пребывал в дурном настроении и думал об Американке, погрузившись в мечтания. Цирк горит. Клоуны бегут, переодевшись в обычную одежду. Он, Толин, убеждает солдат, что кенары — языки пламени, взятые им на память. Пользуясь замешательством военных, они берут курс на юг. Американка ждет его под кипарисом и говорит, не шевеля губами: «Мне не было дано увидеть, как развязывается узел: его рассекли молниеносным ударом».

Призывы утопающего не могли отвлечь фон Хаммера. С самого утра его хромая нога жутко болела. Со смертью Гитлера немец потерял источник, питавший его силы. Теперь он с каждым шагом приближался к пропасти, и всякая перемена погоды тяжело отзывалась на его лысом черепе. Малейший холодок — и начинались бесконечный чих, перемежавшийся проклятиями. Конец неумолимо приближался: настоящий блицкриг! Хотя он двести раз в день делал по двести наклонов вперед, складка жира на животе выросла до размеров автомобильной шины. Но ничего! Das macht nichts! Фон Хаммер плюнул на указательный палец, рассчитывая заменить им зубную щетку, и начал ежеутреннюю гигиеническую процедуру, по привычке насвистывая «Deutschland über alles». Верхний правый клык как будто шатался. Фон Хаммер надавил на него с другой стороны: так и есть! Продолжая испытывать зуб на прочность, немец без труда вынул его. Та же судьба ждала резцы, второй клык и все коренные. Шестнадцать верхних зубов выпали без единой капли крови. Зажав их в левой ладони, фон Хаммер с неодолимым любопытством и одновременно с тревогой двумя пальцами проверил на прочность нижний клык. Вздох облегчения: держится! Но обеспокоенность не проходила. А если потянуть чуть сильнее? Зуб остался между пальцев. Остальные пятнадцать отлетели, словно сухие листья. Фон Хаммер склонился перед неизбежным: надо заказывать вставные челюсти…

Виньяс и Вальдивия, стараясь быть на виду у Лебатона и Загорры, стали раздеваться, чтобы помочь утопающему. Они попросили разрешения присоединиться к труппе, но мистер Уолл, из-за того, что Стрит глядел на этих двоих подозрительно, держал их под наблюдением. Зум прекратил это бесстыдство, уведя приятелей прочь от бассейна при помощи морковки. Раввинчик взывал, не переставая:

— Тот, кто ни разу не тонул, не может понять меня! Если хоть один не полезет в воду, никто не спасется!

Деметрио плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг — не из-за этих истошных воплей, а чтобы отогнать мысли об Американке. За ним последовал фон Хаммер, во рту которого геройское «А-а-а-а!» по причине беззубости превратилось в плаксивое «Мамааа!». Энтузиазм рос прямо на глазах. Оттолкнув Виньяса и хромоногого, все — не понимая, что началось землетрясение — бросились в воду, кроме Акка, упорно продолжавшего свой танец с покойником. Он дотанцевался до того, что мертвец явственно начал говорить. Сначала, из-за сонливости, это показалось ему естественным, но через пару секунд сознание уже стояло на страже. Невероятно! Невозможно! Теперь он тоже свидетель чуда! Вирус не пощадил и его! Значит, его, Акка, мозг стал последним бастионом. И этот бастион следовало защищать не во имя себя самого, но во имя человечества. Он останется глух к речам усопшего… Акк поплясал еще немного, но, в конце концов, и он ощутил толчки. Подумав, что это дрожь, вызванная страхом, Акк решил повести борьбу с иррациональным, взяв быка за рога: он отбросил от себя тело Ла Кабры и посмотрел на него в упор. Мертвец продолжал осыпать его оскорблениями, не раскрывая рта. Более того: голос шел не от холодного тела, а из центра бассейна. Там Лаурель Гольдберг, чьи жесты и мимика принадлежали теперь не ему самому или Ла Росите, но Ла Кабре, завывал, опять же голосом покойного:

— Вытащи меня, гнусная гиена! Никто не смеет плевать мне в лицо!

Акк не смог пошевелиться. Под внешностью еврея скрывался Ла Кабра, втиснувшийся в тело Лауреля так яростно, что молочно-белая кожа того отливала смуглотой. Зубы не выросли заново, но очертания рта сделались какими-то лошадиными, а жесткие курчавые волосы говорили о смешанной крови.

Существо это вылезло из бассейна, отряхиваясь, и бросилось вперед, намереваясь разбить нос заслуженному танцовщику. Но тот толкнул навстречу ему труп с такой силой, что задира повалился на спину. Ла Кабра-Гольдберг поднял бездыханное тело с любовью, какой и не подозревал в себе. Да, при жизни он стыдился своей убогой внешности метиса, не говоря уже о небольшом росте. Но, побывав в агонии, он понял, что эта внешность так же прекрасна, как листок тополя или самоцветный камень. Осознав благородство страдания, он бережно положил покойного обратно в гроб, поцеловав ему лоб, рот, ступни, мужской орган, руки, грудь. Что это за удача — обладать телом, и сколько презрения он выказывал к своему телу при жизни! Чья тут вина? Ему дали организм, обладающий неисчислимыми возможностями, и не научили им пользоваться, втолкнули в лабиринт с тысячью дверей и не дали ни одной подсказки. Выше голову! Отныне придется жить в костюме с чужого плеча.

Паяцы сгрудились в центре бассейна, вопя: «На помощь, вытащите нас!». Акк тоже кинулся в воду, чтобы освежить мозги и прогнать прочь видения. Несколько человек крепко держали Вальдивию, не умевшего плавать. Лебатон схватил одержимого юнца за щиколотку и втянул в бассейн.

— Не думай, что смерть дает тебе право не участвовать в представлении! Давай, продолжай! Мне все равно, еврей ты, индеец или просто сукин сын! Давай, маши руками, зови на помощь, как все!

Клоуны барахтались в воде, изображая судороги и спазмы. В первый раз они обходились без зрителей. Игра затянула их, и ни один не желал прекратить ее первым. Итак, они будут ждать спасения от посторонних. Крики становились все безнадежнее, но терялись среди шума подземных толчков.

Фургон катился вниз. Га, несмотря на землетрясение, безмятежно храпел. Мягкий грунт дороги не давал