телеге свернуть в сторону и разбиться, столкнувшись с облупленной стеной какого-нибудь дома. Из окон и дверей высыпали обезумевшие женщины, хилые ребятишки и чесоточные псы. Вскоре деревня осталась позади, и никем не управляемый фургон въехал в лунную долину. Скалы зловещей формы отпугивали птиц, на плотной земле не росла трава, не виднелось ни единой букашки. Наконец, дорога кончилась. Повозка ударилась о выступ скалы, отчего вспыхнули газовые баллоны. Га не почувствовал жара. Даже когда подошвы его ног стали обугливаться, он не проснулся. Где-то закричали петухи. Землетрясение прекратилось.

Целый день паяцы барахтались в бассейне. Было уже шесть вечера. Кровавый свет заката падал на арену, сообщая румянец уже подгнивавшему трупу. Мухи кружились над телом, а паяцы, посреди покинутого всеми цирка, упрямо орали, зная, что спасения ждать неоткуда. Никто не был способен нарушить железный закон игры, установленный вследствие стечения обстоятельств. Они будут плавать, пока не подхватят воспаление легких. Ах, если бы вода сделалась водкой… На помощь!

Кто-то заметил, что не хватает Га. Когда толстяк вернется — конечно же, пьяный в хлам, — надо не дать ему броситься в воду и убедить его — что будет нелегким делом — протянуть правую руку, руку помощи. Пусть и ничтожный, но все-таки шанс!.. Послышались чьи-то шаги. Паяцы завопили громче прежнего. Га поймет, в чем дело, и не станет нырять в воду. Занавес отодвинули. Кто это и откуда? Не груда мяса, пропитанного спиртом, но невысокий господин в накрахмаленном воротничке, сером костюме, шелковом галстуке, лаковых ботинках, коротко постриженный, с наманикюренными ногтями, золотыми запонками и черным чемоданчиком, пахнущий дорогим одеколоном. Он торжественно встал на краю бассейна и от имени Высокочтимого президента Республики дона Геге Виуэлы протянул палец, с помощью которого паяцы выбрались из воды. После этого он вошел с ними в обсуждение деликатного вопроса: насчет вознаграждения за особое поручение, которое первое лицо государства, совершающее поездку на юг страны, просит их исполнить, — для себя, сопровождающих его лиц, Национальной ассоциации журналистов и государственной радиокомпании.

Жгучая боль изгнала его из рая. Почерневшие ступни потрескались, и виднелся расплавленный жир. Кожа изошла волдырями, дым не давал дышать, вокруг бесновались огненные стрелы. Га, жестоко страдая, все же не терял хладнокровия. «Я вижу сон. Обычный детский кошмар». Он улыбнулся, насколько позволяли обожженные губы, и, посчитав, что сгорание в огне не входит в его жизненные планы, прошел через стену пламени, цеплявшегося к коже, открыл обугленную дверь и спустился на землю по лесенке. «Что за глупый сон! Теперь еще и при луне. Никакого единства места». Пытаясь проснуться, он сделал полдюжины шагов по каменистой земле и упал, обратившись с ног до головы в одну сплошную язву.

— Правая нога вперед, левая назад. Теперь левая вперед, правая назад. Представьте, что натираете паркет: колени согнуты, голова задрана кверху, улыбка, рука прижата к груди, другая рука поднесена ко лбу под прямым углом. Танцуем самбу!

Геге Виуэла, напевая себе под нос «О, Бразилия!», примерял новый фрак, на два размера уже предыдущего, а также бальные туфли — именно они обеспечили ему широкую популярность. Танцевальные вечера плюс уход за собой с помощью виноградного сока придавали президенту очаровательный вид. Он до блеска начистил зубы, большие и белоснежные от природы. Подсвеченные мощными лампами, они оказались весьма эффективным средством воздействия на массы. Бабушка, заставлявшая Геге Виуэлу глотать клещевинное масло, научила его, сколь огромной властью обладает улыбка, обнажающая безупречные — и беспощадные — зубы. С унаследованной от нее улыбкой он благословил — перед тем как расстрелять — девятнадцать тысяч стачечников на угольных шахтах Лоты… Он благодушно выслушал их жалобы… «Мы работаем по двенадцать часов в сутки, в забоях, которые на много километров уходят под морское дно, задыхаемся от рудничного газа, а платят нам гроши. Мы спим по пять-шесть человек в койке, пока нас не будит другая смена, матрасы никогда не остывают, и так годами. Эти матрасы, жирные, грязные, впитали в себя наш пот, наши сны, наши предсмертные крики, и раздуваются от наших стонов.»

Белозубо улыбаясь, он дал им пройти перед собой, видя тысячи лиц в отвратительных масках из ткани и ваты. Он доброжелательно смотрел, как женщины спускаются по черным от угля улицам, выстукивая деревянными ложками по кастрюлям похоронный марш. Обнимая воздух, словно усталого шахтера, он приветствовал рахитичных детей, которые несли слепленных из сажи птиц, символ анкилостомиаза. Улыбаясь шире, чем всегда, он легким движением поднес к губам микрофон и заговорил:

— Вы голосовали за меня. Мы здесь все свои, правда? Поэтому скажу прямо: хватит этих выходок! Причина забастовки вовсе не в «ужасных» условиях жизни: я не вижу мертвых, я вижу девятнадцать тысяч живых и здоровых чилийцев, я вижу деревянные ложки и самодельных птичек — словом, карнавал! Нет! Перед нами — МЕЖДУНАРОДНЫЙ ЗАГОВОР! Здесь, в этой угольной шахте, тайные агенты коммунизма разжигают третью мировую войну! Кто же настоящий враг? Тито, югославский разбойник, подкупивший с помощью кремлевского золота наших профсоюзных лидеров. Через три месяца, не позже, разразится вооруженное столкновение между Россией и Соединенными Штатами. Мы должны выступить на стороне могущественного североамериканского соседа. Это более чем веские доводы для того, чтобы объявить стачку незаконной. Я не считаю, что действую против своего народа: я верю в то, что он, хотя и бессовестно обманутый, — на моей стороне. Я буду беспощаден к красным предателям! Против них двинутся все вооруженные силы: авиация, флот, пехота, кавалерия, танки! Мы раздавим их, как клопов! Тот, кто немедленно не приступит к работе, будет депортирован; семья его будет изгнана за пределы Лоты. Женщин, кроме того, побреют наголо. Знайте, что вы окружены: этот район объявлен зоной, враждебной Родине! Ни парламентарии, ни репортеры сюда не проникнут. Двери профсоюзных организаций взломаны, а их лидеры высланы в Антарктиду. Мы не остановимся ни перед чем в стремлении навести порядок. Приказываю всем приступить к работе завтра в восемь утра, под угрозой быть объявленными нарушителями Закона о комплектовании армии и заключения в крепость сроком на три года и один день. От имени государства обвиняю СССР, Югославию и Чехословакию в организации преступной стачки с целью нанести ущерб североамериканской военной промышленности!

«Лара-ла, лара-ла, на Мартинике банан…». Ему пришлось налепить пластырь на обе пятки, так как лакированные башмаки содрали кожу — а ведь их привезли спецрейсом из Парижа, вместе с рубашками и галстуками. Вот он весь: сначала добродушный, но потом — пиф-паф, тара-рам! Стачку необходимо подавить в зародыше. Медные короли и их финансовые эксперты поздравят его. Ну что ж,