Босиком, в одном полотенце, я бросилась бежать по застеленному ковром коридору. Лифт или лестница? И то и другое одинаково опасно. Я выбрала лифт. Четыре этажа вверх и опять бегом по коридору – к номеру Дафны.

Она была без виниров и без помады. Зубы торчали в бледном рту тонкими иголками.

– Еще кто-то?

Я кивнула, не в силах выговорить ни слова.

У меня в номере Дафна включила все лампы, накинула на покойницу одеяло, распахнула окно. Достала из кармана халата бутылку и сунула мне в руку, одновременно набирая номер в телефоне. Я выпила. Много позже, когда в голове уже прояснилось, я стала догадываться, что там было не просто спиртное, а что-то от Робина. Наверняка так и было, потому что мне сразу стало легче. Я почувствовала какую-то отстраненность, будто кино смотрела. Зелье погасило все огни у меня в голове, и тени перестали казаться страшными. Номер наполнился людьми, лиц которых я никак не могла различить, пока не поняла, что у них одно лицо на троих: это были те жуткие молочно-бледные братья, что жили в одном доме с Софией.

«Они сами это уберут», – сказала мне Дафна, и ее слова как-то странно отдались в ушах.

«Это» было человеческим телом. Это была женщина, которая еще несколько часов назад была жива, и сейчас была бы жива, если бы не заговорила со мной.

В номере стало шумно, лампы загорелись еще ярче… а, нет, это солнце взошло. Наконец номер опустел. Моя кровать стояла голой, без белья, а когда я взглянула на свое лицо в зеркале, на виске у меня был отпечаток губ Дафны, словно она пыталась прогнать поцелуем страшные мысли.

До того как поцеловать меня, она произнесла слова, смысл которых дошел до меня только через несколько часов. «Все будут думать, что это ты». А потом поцелуй, холодный, сверкающий – и комната погрузилась в полумрак. «Будь осторожна. Все думают, что это ты».

Я вошла в дом, где жила София, вся дрожа от волнения и от долгих часов без сна. Постучала в дверь ее квартиры. Мне открыла Дженни – и тут же, взвизгнув, захлопнула дверь.

– Убирайся отсюда, убийца!

– Дженни, черт тебя возьми! Я ни в чем не виновата! Позови Софию!

– Чтобы ты и ее тоже убила? Как же!

Я прислонилась головой к двери и сменила тактику.

– А ты что же думаешь, я тебя через дверь убить не могу? У меня уже руки чешутся. Ну-ка, позови ее.

Несколько секунд она молчала, потом ответила:

– Ее нет дома. И я тут ни при чем, так что оставь меня в покое!

Я ей поверила. Это же Дженни, она родную мать в рабство продала бы за мятную конфетку.

Я зашагала по Седьмой авеню, прокручивая в голове события минувшей ночи и вспоминая, какие отрезки времени из нее выпали. Затем перебрала все, что произошло со дня поминок, поскребла ногтями по запечатанному черному ящику, где хранились воспоминания о той ночи, когда я вломилась в квартиру в Ред-Хуке. Того, кто напал на меня в метро, я не видела, но слышала. Не сама же с собой я боролась в темноте.

Но что, если я теряла не только время? Если во мне что-то и впрямь пошло вразнос?

Я направилась в книжный магазин, собираясь вздремнуть за прилавком до прихода Эдгара. Теперь в отеле меня преследовали не только призраки: ведь тот, кто убил Вегу, без труда попал в мой номер.

Я увидела ее, как только свернула на Салливан-стрит. В половине квартала от меня, у витрины книжного магазина. Заметив меня, она резко выпрямилась и бросилась мне навстречу, распахнув руки так, словно сама не знала, что сейчас сделает – обнимет меня или ударит.

– Так ты жива! Невозможная ты, безответственная, бессердечная паршивка!

Я уже плакала. Как только увидела ее лицо, слезы хлынули сами.

– Мама… – выдохнула я и бросилась к ней в объятия.

До этого утра я и не знала, что бывают круглосуточные бары.

Я решила, что стрекот кофемолок и болтовня в кофейне для нас обеих будут невыносимы, а на улице разговаривать не хотелось. Поэтому мы отыскали местечко без названия, со световой вывеской «Амстел» в окне, где дверь оказалась не заперта. Внутри нас встретил кислый запах пролитого пива, отстоявшийся за десятилетия, и бармен, резавший лаймы в дальнем конце, за немыслимо ободранной барной стойкой. Единственный, не считая нас, посетитель полулежал возле умолкшего музыкального автомата, не выпуская из руки бутылку.

– Рассказывай, – велела Элла.

И я начала рассказывать. Я уже до смерти устала перебирать это все в уме. Хотелось, чтобы кто-то собрал все неуклюжие детали моего неумелого расследования в цельную картину и объяснил, что они означают, или хотя бы на какое-то время снял с меня этот груз. Чтобы кто-то сказал мне, что я хорошая – по самой глубинной сути своей, что я неспособна на то, в чем меня подозревают.

Я рассказала о встрече в эзотерическом магазинчике в день выпуска, о том, как мы пили у Робина. О Ред-Хуке, о кровавом ожерелье. Рассказала и об убийствах. Вкратце, без подробностей. Труднее стало избегать пугающих деталей, когда я добралась в своем рассказе до остановившегося вагона метро. Элла сидела, вцепившись пальцами в край стола, и пожирала меня взглядом, а когда я умолкала, делала нетерпеливый жест: продолжай, мол.

Нож, песня, Сопределье, лед…

Тяжелее всего было признаваться, что я, раненая, пошла к Дафне, а не домой. Затем пришлось рассказывать о поминках, о теле Женевьевы, о крови на моих коленях, и это оказалось еще труднее. Я рассказала обо всем, умолчав только о письмах Финча. Пока что это было только моим.

Я думала, что, когда закончу свой рассказ, Элла будет совсем измотана. Сломлена. Но нет – лицо у нее было твердым, глаза суровыми, рот – упрямо сжат.

– Это не я. Я бы никогда… Я не понимаю, как это вышло, но это не я.

– Конечно, нет, – проговорила Элла с таким пренебрежением в голосе и с такой уверенностью, что я наконец вздохнула полной грудью – в первый раз за много дней.

– И еще одно. – У меня засосало под ложечкой: предстояло сказать, пожалуй, самое страшное. – Этот человек… убийца… тот, кто это делает… Он отрезает что-то от каждого тела. Какую-то часть.

Элла все это время небрежно перекладывала тоник с лаймом из руки в руку. Теперь ее руки замерли.

– Какую часть?

Голос у нее был сдавленный.

– Э-э-э… Ступню. Руки. А у Веги… У Веги язык.

– О-о… – проговорила она изменившимся голосом.

– Что? Тебе это о чем-нибудь говорит? Что это значит?

Элла подняла руку, делая знак бармену. Тот неохотно перегнулся к нам, бросив через плечо грязное полотенце.

– Можно мне стакан виски, чистого?

– До восьми не подаем. – Он бросил выразительный взгляд на часы над стойкой – не иначе, купленные по дешевке в какой-нибудь аптеке. – А сейчас семь сорок пять.