Парэ давно бы ушла из ущелья, но ее останавливала любовь к Кане. Что будет с ним? Он, конечно, пойдет за ней, и тогда его могут убить. Люди скажут, что Кане – главный виновник ужасного святотатства, он соблазнил деву, посвятившую себя богам. Парэ не помнила, чтобы когда-нибудь на острове случалось подобное, – но тем хуже для Кане, его поступок становился просто неслыханным по своей дерзости. Если бы Парэ могла убедить людей, что это только она виновата, а Кане всего лишь был очарован ею! Пусть покарают ее, а его простят!.. Но Кане, как быть с ним, он не согласится, чтобы она приняла всю вину на себя и понесла наказание… Как убедить Кане, – вот вопрос, который мучил Парэ, и она не находила на него ответа.

Но напрасно Парэ полагала, что Кане спит и не слышит, как она вздыхает и ворочается по ночам. Кане притворялся спящим, а сам думал о том же, о чем и она, – только он себя считал единственным виновником несчастий, постигших остров. Точно так же, как Парэ готова была отдать себя на суд людей, это готов был сделать и Кане; точно так же, как Парэ удерживало беспокойство за судьбу своего возлюбленного, Кане не давали покоя мысли об участи своей любимой. Когда Кане слышал в ночной тишине тяжелые вздохи Парэ, то приписывал себе их причину: без сомнения, Парэ сочувствовала ему, сама не понимая, почему он переживает.

В один и тот же день Кане и Парэ приняли одно и то же решение: уйти из ущелья незаметно друг от друга. Сердце Кане сжимала смертельная тоска, когда он представлял, что покинет Парэ, и, возможно, им уже не быть вместе в этой жизни; сердце Парэ разрывалась от невыносимой боли, когда она думала, как уйдет от Кане, может быть, навсегда.

Утро этого дня нелегко им далось: Кане делал вид, что отправляется, как обычно, на охоту; Парэ говорила, что собирается приготовить сегодня необыкновенный обед. Однако оба они роняли слова невпопад и избегали прямых взглядов, а при расставании обнялись и застыли, скрывая друг от друга слезы на глазах.

Покинув ущелье, Кане быстро пошел в сторону Священного поселка, но у большого поваленного дерева остановился, как вкопанный: старуха Кахинали сидела тут, будто поджидая его.

– Остановись, Кане, Сын Большой Птицы, куда ты торопишься? – скрипучий голос безобразной старухи был исполнен иронии. – Подожди свою любимую Парэ, она тоже скоро будет здесь.

– Кахинали, старая колдунья, зачем ты пришла? – вымолвил пораженный Кане.

– А, ты узнал меня! – хриплый смех старухи смешался с кашлем. – Странно, мы никогда не виделись.

– Есть ли хотя бы один человек на острове, который не узнал бы тебя? – сказал Кане.

– Да, меня помнят, обо мне рассказывают и ко мне приходят за помощью в трудных делах. Ко мне, не к кому-то еще, – произнесла колдунья, осклабившись, от чего стала еще безобразнее.

– Я не просил у тебя помощи и не прошу. Зачем ты пришла? – повторил Кане. – И почему Парэ должна, как ты говоришь, быть здесь?

– Не торопись, Сын Большой Птицы; послушай меня, не торопись! Тебе не надо торопиться, у тебя еще есть время, – глаза старухи сверкнули, как угли в костре. – Я тебе обо всем расскажу, – и как знать, не получишь ли ты помощь от Кахинали, даже не желая этого… Ты идешь в Священный поселок? Не ходи, не надо, – этим ты не остановишь войну. Вождь Аравак уже познал прелесть безграничной власти; его уже опьянил запах крови, и Аравак превыше всех богов почитает теперь Бога Войны. Ты не в силах ничего изменить, Сын Большой Птицы, – не думаешь ли ты, что твоя смерть что-нибудь значит для вождя Аравака? Раньше ты был нужен ему живым, чтобы начать войну, – а сейчас он принесет тебя в жертву богам, и это только поднимет дух его воинов. Твоя смерть укрепит Аравака, сделает его войско еще сильнее; ты умрешь для того, чтобы Аравак одержал окончательную победу. Ты хочешь умереть во имя победы вождя Аравака, Сын Большой Птицы? – старуха захихикала, прикрывая рукой беззубый рот.

– Но разве у нас нет народного суда? Разве слова старейшин больше не имеют веса? – с возмущением спросил Кане.

Старая колдунья так развеселилась, что даже подпрыгнула с поваленного дерева, на котором сидела.

– Народный суд? У народа нет нынче права судить. Народ отдал себя демонам, они и вершат суд. Ты отстал от жизни, Сын Большой птицы, – если бы ты взглянул на лица судей, то увидел бы, как на них проступают демонические черты. Чего же ты хочешь от суда демонов, – правды и справедливости?.. А старейшины, – старейшины, ты сказал? О, они прекрасно устроились! Они получают много больше, чем получали раньше, когда были связаны с народом и добрыми богами. Слова старейшин по-прежнему весомы, но вес этим словам придается вождем Араваком. Тебя раздавят, Сын Большой Птицы, ты задохнешься под тяжестью слов… Я смотрю, ты растерян, твоя решимость поколеблена? Правильно, правильно… Не ходи в Священный поселок, я научу тебя, что делать. Слушай меня.

– Я слушаю, Кахинали, но не думай, что ты меня убедила, – Кане презрительно прищурился. – Как я могу поверить, что ты желаешь добра мне и людям? Ты, которая всю жизнь сама служила демонам?

Маска вождя

– Ты умен, Сын Большой Птицы, тебя не обманешь, – вкрадчиво проговорила колдунья и пригладила жидкие волосы на своем полуголом черепе. – Если бы я была молода, я бы полюбила тебя. Не морщись, сын рыбака, ты не можешь знать, какова была моя любовь. Мужчины сходили с ума от моих ласк, исполняли все мои желания, становились моими слугами. Ах, если бы ты встретился мне тогда! Ты бы позабыл свою Парэ, – эту недотрогу, посвятившую себя богам…

– Не смей так отзываться о ней! – воскликнул Кане с угрозой.

– Хорошо, хорошо, успокойся, – примирительно произнесла старуха. – Я вовсе не хотела обидеть твою возлюбленную. Речь у нас идет о другом: ты спрашиваешь, почему я взялась помогать тебе? Просто ты мне нравишься, Сын Большой птицы. Нет, нет, не кривись, ты нравишься мне не как мужчина, – о мужчинах я давно забыла и думать, – ты нравишься мне как вождь, как хозяин всего нашего острова. Ты удивлен? А почему ты удивляешься?