– Что – что? – спросила Она меня годы спустя, когда мы глядели в нашу любимую скальную ямку.

– Что меня отвергнут. И что ты меня не полюбишь. Что никто не полюбит.

Сон мой оказался пророческим. Стояла ветреная пятница после состязания «Вырви чертополох». Мы с Томми Болоттсом возвращались из гавани, где помогали с раколовками. Мне поручалось связывать омарам клешни, когда мы выгружали их из сетей, и бросать в ведра, в которых их везли в Джадлоу. Меня они все время щипали. Томми, будучи сильнее, обдирал водоросли с сеток и кидал раколовки в лодки. Когда мы закончили, мистер Биттс вручил нам с Томми по связке сардин – они покачивались и сверкали на солнце.

Сжимая их, словно тяжелые драгоценности, мы направились домой, борясь с ветром: я в Пасторат готовить сардины к чаю, а Томми в кузницу, где отец учил его ковать фигурные дверные ручки с завитками на продажу в Джадлоу. Церковь Святого Николаса только показалась вдалеке, когда мы срезали угол возле крючковатого каштана, где наши с Томми пути расходились. И тут мы заметили на кладбище Пастора Фелпса с незнакомкой.

Мы остановились как вкопанные и вытаращились на них. Запах свежей рыбы. Хлесткие удары ветра.

Ее было толком не разглядеть. Маленькая женщина – такая крошечная, что сперва я принял ее за ребенка, – закутанная в яростно развевавшийся плащ с капюшоном. Они стояли в шаге друг от друга возле массивного надгробия; мой отец слегка наклонился, чтобы ее расслышать, и нервным жестом – я его сразу признал – сцепил руки за спиной. Тут же стало очевидно, что Пастор и женщина поглощены напряженной и горячей беседой.

Томми жестом предложил мне подползти к низкой изгороди, отделявшей нас от кладбища; мы присели рядом с шиповником возле гнездовья дрозда с четырьмя голубыми яичками. Вдруг Томми схватил меня за плечо и дернул к земле.

– Тесс! – сказал он. – Слушай!

Мой отец закричал, бешено жестикулируя. Я пытался уловить долетавшие слова.

«Грязь». «Зло». «Клевета». «Шлюха». Я ужаснулся. Как могла эта неизвестная женщина так его разгневать? «Сам Дьявол». «Как вы смеете». «Именем Господа». Затем он сжал кулак перед ее лицом. Он же не собирается ее ударить? Я вздрогнул. И вдруг – наверное, осознав, как близок он к свершению насилия, – отец остановился. Руки повисли плетьми и плечи опустились унылым треугольником.

– Смотри! – шепнул Томми. – Она роется в плаще.

Я прищурился:

– Она что-то ему передает.

– Что это? – спросил Томми, тоже присматриваясь.

– Похоже на бутылку. Или какую-то склянку.

Что бы это ни было, оно выглядело тяжелым и громоздким. Поднеся его к самому носу Пастора, незнакомка поставила предмет на плиту. Пока отец разглядывал емкость в той же унылой позе поражения, женщина снова порылась в складках плаща, извлекла белый бумажный прямоугольник и сунула Пастору в руку.

– Конверт, – выдохнул Томми. – Она вручает ему письмо. Не отрывая взгляда от склянки, отец взял конверт и затолкал глубоко в карман сюртука.

Даже на расстоянии было видно, что лицо его неестественно бледно.

Затем он что-то сказал ей и взял склянку с камня. Держа емкость на вытянутых руках, будто она могла взорваться, он развернулся и чопорно зашагал в церковь. Женщина осталась снаружи. Теперь она стояла к нам спиной – съежившаяся фигурка посреди надгробий. Она не шевелилась – просто стояла, и нарциссы яростно качались у ее ног. Через пару минут отец появился из церкви. Уже без склянки. Он шел, словно бесплотный призрак. Машинально достал что-то из жилета.

– Деньги! – воскликнул Томми. – Он отсчитывает ей банкноты, смотри!

Так и было. Одну за другой, пока целая пачка купюр – и откуда он взял их? из личных сбережений? из церковных денег? – не перекочевала из его левой руки в правую. Он что-то сказал женщине, та протянула руку, и он отдал ей пачку.

И вдруг отец снова вспыхнул, ожил и закричал. «Еще раз», – расслышал я. «Гнев Всевышнего». А затем: «Запрещаю вам, когда-либо». Остальных слов было не разобрать, но до нас докатились их ярость и отчаяние, и нам стало страшно. Даже Томми вдруг словно уменьшился и побледнел. Дрозд вернулся и прыгал вокруг гнезда. Отведя взгляд от отца, я изучал идеальную симметрию четырех голубых яиц, и во мне зашевелилась Милдред. Не знаю, долго ли я смотрел на эти яйца – минуту или час. Но когда я снова поднял глаза, отец развернулся на каблуках и уходил в церковь. Женщина запихивала пачку банкнот в складки плаща. Затем внезапно развернулась и побрела по тропинке к церковным воротам.

И тут мы с Томми, изумленно открыв рты, узнали ее лицо.

Я клянусь (и Томми тоже): мы узнали не столько лицо, сколько его выражение.

Она пронеслась мимо нас и скрылась.

Некоторое время мы молчали.

– Я зайду к тебе завтра, – наконец проговорил Томми. – Мне пора в кузницу; отец меня побьет, если опоздаю. Справишься?

– Справлюсь, – солгал я. Я чуть не плакал. Кое-как я доковылял до дома и принялся потрошить и жарить сардины. Отец все не возвращался, так что я оставил рыбу и направился в церковь, где Пастор на коленях рыдал перед алтарем.

– Отец…

Он повернулся, круглое лицо в потеках слез.

– Ступай домой! – закричал он. – Ступай домой и запрись в спальне! Читай Бытие и не спускайся, пока я не вернусь и не позову тебя!

– Отец… Кто эта женщина?

– Ты ее видел? – прошептал он. Лицо его было восковое и бледное.

– Я видел, как ты спорил с ней.

– И что еще? – выдавил он. Слезы вдруг высохли, и лицо ожесточилось – я никогда его таким не видел.

– Ничего, – солгал я. – Я прошел мимо. Добрался домой. Сел и стал тебя ждать, потому что приготовил нам к ужину четыре сардины, рыбу Господню. А когда ты не появился, отправился тебя искать. Наверное, сардины уже сгорели, отец. И весьма далеки от блистательных.

– Будь прокляты сардины, Тобиас! – Вдруг Пастор задрожал всем телом. – Теперь ступай домой и молись.

Я повернулся и ушел. Во мне не нашлось мужества. Болел хребет.

Дома я истово молился, как не молился никогда. Жизнь изменилась. Руки мои дрожали. Я открыл Библию на книге Бытия.

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, – читал я. – И сказал Бог: да будет твердь посреди воды».[93]Да. Так все и было в Начале. Я воображал происходившее весьма четко. А кто нет, читая эти слова? Взгляд скользил вниз по странице. – «И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его породу его».[94]– Я посмотрел на плоды, которые собрал с тыквы, росшей на могиле матери. Я хранил их в спальне, в деревянной миске. В этом году плоды уродились не зелеными в пунктирную полоску, как исконные матушкины тыквы, и не желтыми гофрированными, как в прошлом году; они выросли оранжевыми и шишковатыми, с маленькими черными крапинками. Я вздрогнул. – «И сотворил Господь рыб больших, и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее: и увидел Господь, что это хорошо…[95]И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою.[96]И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку».[97]