А Зигмунду – что он тридцать пять сантиметров в длину.

Я чувствовал себя маленьким и одиноким. На нашем полуострове в форме селедки стоял октябрь, и морозный воздух потрескивал от соли. Под бледным солнцем сверкали изморозью черепичные крыши, и голые, нагие деревья смотрелись силуэтами на фоне бурлящего моря. Никогда еще Тандер-Спит не выглядел холоднее или печальнее, и в душе я даже где-то радовался, что уезжаю.

– Господь проклял тебя! – крикнул мне вслед Пастор Фелпс, когда молчаливый мистер Пух-Торф стеганул лошадь и телега покатилась по скользкой булыжной дороге. – Тебе никогда этого не искупить! Вон! Отдайся проклятой столице, где столько порока, что его можно отскребать от стен!

Похоже, отец забыл, что это он сам – и Господь – пожелали отправить меня в Ханчберг. Ему ничем не угодишь, угрюмо подумал я, когда тирады отца затихли вдалеке. Я натянул шерстяную шапку на уши и поежился. В руке я сжимал холщовый мешок с самыми ценными пожитками: Библией, «Ракообразными» Германа и «Мировой историей» Хэнкера, четырьмя высушенными тыквами с матушкиной могилы, раковиной, подаренной Томми на прощание, ножом для рыбы от его матери и моим яйцом ската.

– До свидания, дорогой отец, – тихо прошептал я, когда сучковатые деревья полуострова уступили место островному кустарнику.

Моя новая жизнь началась.

Я знал о больших городах лишь то, что отец посчитал нужным мне поведать, а именно: что они обитель порока и кишат женщинами с дурной славой, сосудами скверны, которые рожают детей без благословения Божьего; что там нет ни любви к ближним, ни братской любви, а на улицах полно нищих с гноящимися ранами, которые уже не излечить.

Мой поезд из Джадлоу прибыл в Ханчберг, выбросив меня на запруженные улицы, где я сразу увидел то, о чем не сказал отец: в мире гораздо больше людей, нежели я когда-либо представлял. День был базарным, и центр города кипел как муравейник. Миллион голосов наполняли воздух – крики уличных торговцев, пронзительный женский смех, жалобные хныканья детей-попрошаек, протягивавших грязные ладошки за полпенни. Я брел через рынок – мимо стоек с кофе и устричных гор, тележек мясников и фруктовых прилавков. Все здесь клокотало и бурлило людьми – и при этом они являлись лишь крошечной крупицей населения мира! Шагая по булыжной мостовой в поисках Семинарии, я вдруг ощутил себя маленьким, незначительным и невидимым. Никто не пялился на меня, как в Тандер-Спите или Джадлоу, и не смеялся над моей походкой. Они слишком заняты, вскоре сообразил я, и поглощены своими делами. Я увидел, как мужчина с раскрашенным лицом жонглирует яблоками, и заметил, как юный карманник обирает толпу зевак. Возле церкви я высмотрел кучку женщин, глотавших джин и показывавших панталоны любому, кто удосуживался взглянуть. Вняв предупреждениям отца, я застегнул сюртук поплотнее и убыстрил шаг. Голова кружилась от света и звука. О странный, яркий и пугающий новый мир! Но сердце преисполнилось надеждой. Конечно же, здесь я смогу начать жизнь заново!

Семинарию я нашел почти в самом сердце города – прямоугольник из красного кирпича в завитушках по углам, окруженный грозными остролистами – их сверкающие листья-пики вспыхивали на осеннем солнце, будто ножи. Узрев величие этого здания и его большие черные блестящие двери, я понял, почему отец когда-то мечтал отправить меня сюда. Ибо кто может противостоять Господу, когда Он в такой внушительной твердыне? После хаоса рынка я с облегчением вступил в здание и прошел по плитам гулкого коридора в кабинет Настоятеля. И нерешительно постучался в дверь.

– Входите, – раздался сильный глубокий голос. Я вошел. Комнату заполняли книги и запах табака.

Настоятель оказался большим краснолицым мужчиной, и его рукопожатие чуть не оторвало меня от пола.

– Добро пожаловать в Семинарию, Тобиас, – пророкотал он. – Твоя слава летит впереди тебя.

Я пал духом. Что он слышал? Неужели ему написал отец, неужели сказал, что я проклят Дьяволом? Не удивлюсь.

Но моя слава оказалась более тривиального характера – она дошла до Настоятеля через кузена миссис Биттс, бывшего тандерспитца, женатого на племяннице его кузена.

– Мне сказали, – продолжил Настоятель, – что ты с пяти лет читал вслух в церкви Тандер-Спита и выговариваешь скороговорки, как сам Дьявол!

Я облегченно вздохнул и улыбнулся.

– Это правда, – кивнул я.

– И? – произнес он, сложив руки.

– Карл у Клары украл кораллы, – рискнул я. Он зааплодировал. – Граф Пото играл в лото, – продолжил я. – Графиня Пото знала про то, что граф Пото играл в лото, а граф Пото не знал про то, что графиня Пото знала про то, что граф Пото играл в лото.

– Далеко пойдешь, – произнес Настоятель, похлопав мясистой рукой по истрепанной Библии. – Так вот, я нашел тебе хозяйку. Ее зовут миссис Фуни, милая женщина, с очень большой… – э, большим сердцем. – И он изобразил изгиб женской груди. Я покраснел. – А пока позволь мне представить тебя остальным студентам.

Студенты завтракали, и трапезная отзывалась пятью дюжинами шумных разговоров.

Настоятель подвел меня к столу.

– Это Фартингейл. – Он показал на юношу с острыми чертами лица, с огромной скоростью загребавшего в рот вареные бобы. Фартингейл оторвался от тарелки. – Фартингейл, а это Тобиас Фелпс, – представил меня Настоятель. – Возьми его под свое крылышко. Он сын пастора, который учился в этой самой семинарии много лет назад. И просто мастер в скороговорках. Рассказал мне в кабинете графа с графиней Пото. Весьма впечатляюще.

Фартингейл одарил меня скорее ухмылкой, чем радушной улыбкой и переглянулся с соседом.

– Рад нашему знакомству, Графиня, – сказал он. – Накладывай бобы. – И он кивнул на металлический чан.

– Что за манеры! – Настоятель хлопнул Фартингейла по спине и от души рассмеялся. Затем развернулся к выходу, сжимая Библию, словно кирпич, который хотел куда-нибудь пристроить. – Зайди в мой кабинет после завтрака, Фелпс, – добавил он. – А Фартингейл закончит вводную часть.

– Ну что, Графиня, – начал Фартингейл, когда Настоятель исчез из виду. – Мы уже поразили Настоятеля, да? Вот и умничка. Знакомься, Поппл, – новый студент, – сказал он соседу, приземистому толстяку с кривыми зубами. – Его зовут Графиня Пото.

И так «Графиня Пото» стало моим прозвищем – вернее, одним из них. Мои друзья-семинаристы почуяли кровь. За время завтрака, пока я знакомился с Попплом, Гэнни, Хиксом, Макгрэтом и другими студентами, меня одарили и другими именами: Пердунишка и Ой-хромой. Я жевал бобы, стараясь говорить как можно меньше. Я вошел в здание преисполненный надежды – а теперь, содрогаясь от узнавания, вспоминал одинокие дни в школе, где меня дразнили остальные мальчишки или я сиротливо играл на площадке.

– И что тебя сюда привело, Графиня? – поинтересовался Гэнни.

– Церковь – мое призвание, – со страхом пробормотал я.

Они хохотали до упаду. А к концу завтрака Фартингейл, Поппл и Гэнни избрали себя моими мучителями.