Можно напиться и на одну ночь забыть все свои проблемы.Можно пить достаточно долго, пытаясь утопить свою обиду в алкогольных парах.Можно пить всю жизнь, пропив прошлое и будущее, чтобы жить одним настоящим изагубить свою жизнь. Дронго не умел пить. Он вообще не понимал, для чего нужнонапиваться до скотского состояния, чтобы на следующий день просыпаться сгудящей головой и похмельным синдромом.

После ухода Машкова несколько дней назад он проснулся сощущением собственной вины. Дронго не мог понять, откуда оно взялось. Все былонормально, он честно провел расследование, обнаружив обман Гейтлера в Берлине.Но чувство вины, возникшее во сне, вызывало беспокойство. Дронго сел накровати. Он любил спать один, даже когда ночевал в доме Джил. Сказывалось егопостоянное одиночество, его сложная жизнь и чуткий сон, при котором любойдругой человек мешал ему проваливаться в небытие.

Голова сильно болела, и он выпил таблетку болеутоляющего.Затем принял душ, прошел в кабинет. Сел в кресло, включил компьютер изадумался. Почему он решил, что его будут долго терпеть? Почему считал, что ониобязаны держать его в своей группе? Ведь Хеккет вызвал его всего лишь дляпередачи информации. Даже Хеккет не рассчитывал, что Дронго включат в этугруппу. И никто не рассчитывал. Машков согласился включить его на свой страх ириск. Риск не оправдался. Генералу Машкову указали на его ошибку и предложилиудалить иностранного эксперта. Все правильно, все так и должно быть.

В седьмом часу утра Дронго отправился спать и проспал весьдень. Сказалась изрядная доля алкоголя и лекарство, принятые почтиодновременно. Потом было несколько дней тишины. Он читал газеты, смотрелтелевизор, что-то искал в Интернете, дважды говорил с Джил и объявил ей, чтоприедет в Италию на Рождество. В эти дни периодически проглядывая прессу,Дронго обратил внимание на периодически появляющиеся статьи о новом спектаклеСончаловского «Чайка» и решил, что надо купить два билета, привезти в МосквуДжил и сводить ее на него. С другой стороны, он обратил внимание, чторекламировали этот спектакль как-то уж очень навязчиво, даже подумал, что такаяслишком откровенная рекламная кампания может повредить и постановке, и театру вцелом.

В понедельник вечером ему позвонили снизу от охраны, котораябыла в его доме. Он удивился. Никто из его друзей не приезжал безпредварительного телефонного звонка. Ни Кружков, ни Вейдеманис. А постороннихне пропустила бы охрана. Именно поэтому он так удивился, услышав, что звонок отнее.

— К вам пришла женщина, — доложил дежурный охранник, — но вынас не предупреждали.

— Как ее фамилия? — нахмурился Дронго. Он не любилнеожиданных визитеров.

— Госпожа Нащекина.

— Пропустите, — разрешил Дронго.

Через несколько минут она была в его квартире. Он принял еепальто, провел в гостиную. Эльвира Марковна была в темном костюме, длиннойюбке, на ногах — изящные сапожки. Было заметно, что она волнуется. Дронгоуселся в свое любимое глубокое кресло, предложив ей выбрать куда садиться.Нащекина выбрала диван. И оказалась рядом с ним.

— Может, вы хотите что-нибудь выпить? — предложил Дронго.

— Нет, — женщина явно была не в себе, — я хочу с вамипоговорить.

— Я думал, что уже стал неинтересен членам вашей группы, —грустно заметил Дронго, — или там что-то изменилось?

— Ничего не изменилось. Но я пришла извиниться. Оказалось,что я невольно подставила вас.

— Каким образом?

— Прислала восторженный отчет в нашу совместную группу.Отчет размножили и передали во все службы. В результате руководства СлужбыБезопасности и ФСБ забеспокоились, что вы и так слишком много узнали. И принялирешение отстранить вас от работы в группе. Увы. Я думала, что вас поблагодарятза помощь, а все обернулось таким печальным образом. Я повела себянепростительно неразумно, как начинающая девчонка. И в результате вот чтовышло. Понимаю, что вам неприятно и обидно. Поэтому я пришла к вам извиниться.Я сама узнала обо всем этом только сегодня. Мне рассказал Алексей Николаевич.Кстати, он и Машков возражали против вашего отстранения. Но их не сталислушать.

Дронго улыбнулся. Ему приятно было узнать, что Машков несдался. Сам Виктор не рассказывал ему, как он возражал. И это тоже емупонравилось.

— Надеюсь, вы доведете это расследование до конца, — сказалДронго, — и спасибо, что вы пришли. Я очень вам благодарен.

— Мне показалось, что так будет правильно, — ЭльвираМарковна взглянула на часы. — К сожалению, я должна идти. Я сказала вашимохранникам внизу, что выйду через пятнадцать минут. И они разрешили мнеоставить машину во дворе.

— Это единственная причина, по которой вы так быстроуходите? — мягко спросил он.

Она посмотрела ему в глаза. У нее они были карие.

— Вы забыли, что я знакома с вашим досье, — улыбаясь, лукавозаметила Нащекина. — Там есть пункт о ваших отношениях с женщинами. Должнапризнаться, в этом деле вы одерживали самые убедительные победы. Поэтому ялучше побыстрее уйду, чтобы не попасть в этот список. Так будет лучше для насобоих.

Она поднялась с дивана. Он встал с ней.

— Контакты офицера разведки с подозрительным иностранцем, —прокомментировал Дронго, провожая ее к входной двери, — все правильно.

Он видел только ее спину. Снял с вешалки пальто, помог ейодеться. Открыл дверь. Нащекина повернулась к нему.

— Это всегда очень предосудительно, — произнесла она, всееще продолжая улыбаться, — и опасно. Для нас обоих, господин эксперт. — Затемвдруг шагнула к нему и легко коснулась его губ.

Дронго не успел ничего понять. Эльвира Марковна вышла изквартиры, закрыв дверь. Дронго провел языком по своим губам. Они пахли чем-товкусным, словно карамелью. Он повернулся и вернулся в гостиную. Дронго знал,что улетит из Москвы через несколько дней.

Двадцать третьего декабря, в четверг, он действительноулетел в Рим. Но все эти дни чувствовал на губах карамельный вкус ее губ.

В этот день Дзевоньский ощущал себя почти именинником. Как ибольшинство поляков, он традиционно справлял все католические праздники. Даже вте годы, когда был офицером спецслужб, в их доме отмечалось Рождество. Это былсветлый и радостный праздник. Дзевоньский договорился с кухаркой насчетпраздничного ужина и подождал, когда к завтраку выйдет Гейтлер.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался Гейтлер, — мы прямокак космонавты, живем в замкнутом помещении.

— С праздником, — поздравил его Дзевоньский.