ГЛАВΑ 12. Богатырь на распутье

В зимнее расписание погоды вкралась ошибка. С начала декабря метели буйствовали как в феврале. От неистовых морозов потрескалась кора деревьев.

   Я охотился за улетевшей бобровой шапкой. На съедобную добычу рассчитывать не приходилось . Моим последним ужином был пойманный три дня назад вонючий хорек. Над вампирами нашей стаи властвовали законы голодного времени, предписывающие делить на всех добычу крупнее мыши и остерегаться друг друга.

   Сладость удовольствий плотской любви осталаcь в мечтах. А ведь недавно я, как солидный господин,имел в распоряжении наскучившую жену и обворожительную юную любoвницу. Теперь дамы обходили меня дальней сторонкой – боялись, что жажда крови превысит чувственное желание и я надумаю перекусить одной из них. Да и я не мог надеяться на их подточенную голоданием выдержку.

   Виновниками наших невзгод были люди. Они хорошо подготовились к сезону охоты на них и нанесли упреждающий удар. Охотники на вампиров загнали нас в непролазный лес, окружили, отрезали от ближайших селений. В попытках вырваться из осады мы натыкались на следы оборотней и поворачивали вспять. Мы долго надеялись, что заклятым врагам надоест поджидать нас близ деревень, и они переместятся в некое беспокойное место, но вместо того, чтобы уйти, противники наращивали силы. Отпечатки кожаных сапог, волчьих лап и лошадиных копыт вокруг леса стремительно множились. Встречались вражьи следы уже и в самом лесу, но пока что далеко от нашей норы.

   Я понимал, нужно срочно выбираться из леса. В противном случае один из нас заплатит жизнью за продление существования сородичей. Моня находилась под моей защитой. Наиболее вероятной жертвой считался Грицко.

   Уничтожение своих – путь в пропасть. Единственным верным решением я считал битву с охотниками и оборотнями. Это была крайне опасная затея, учитывая неравенство сил. Собратья проявили редкое единомыслие по данному вопросу, но с исполнением замысла медлили. Однакo промедление не могло надолго затянуться. Мы слабели с каждым днем. Отчасти поэтому мы не решались вступить в бой.

   Мы наивно ждали чуда в виде крупной добычи, способной восстановить наши силы, но чуда не происходило. В жидком еловом бору мы в кратчайшие сроки уничтожили едва ли ни всех зверей и птиц,и занялись трудоемкими поисками луговых мышей и кротов. После наших раскопок лесные поляны днем напоминали разбитые пушечными ядрами поля боя, а ночью – серебристую лунную поверхность с черными кратерами. Когда закончились мыши, в ход пошли вмерзшие в землю жабы, ящерицы и змеи, но их водянистая кровь не приносила ощутимой пoльзы.

   Сон я потерял. Нельзя было даже овец посчитать для скорейшего в него погружения. При одной мысли об овцах меня колотило. На день я сворачивался калачом на двух перинах под спудом шуб, шинелей и тулупов, и все равно не мог согреться.

   Мы не разводили кострoв. Перевертные волки почуяли бы дым. Снег заменял нам воду. Омертвляющий холод расползался по телу от кончиков пальцев, проникая все глубже. Когда внутренняя стужа доберется до сердца, я погибну. На такое будущее я не был согласен. Мне не терпелось выбраться из леса к деревням, чтобы убивать ненавистных людей. Я жаждал человеческой крови больше, чем крови овец. Хотел отомстить людям за испытываемые по их вине мучения.

   В качестве первой, главнейшей, жертвы я для себя выбрал полковника Седьмого отдела Константина Толмина. На него я возлоҗил вину в гибели семьи. Вампирская стая вроде как теперь почти невиноватой оказывалась. “Что взять с людоедов? Им без разницы, кого есть. Кто подвернется – тот закуска. С охотника и его лохматой спутницы куда больший спрос. Они должны были защитить нас. Не сумели? … Если бы… Не захотели! Поленились рыскать по Лабелину ночами. На перине теплей и безопасней ночку коротать в объятиях друг друга”.

   Пока я только грезил о сражениях с настырными врагами и воевал с ветром, укравшим теплую бобровую шапку. Прыгал из сугроба в сугроб, норовя ухватить беглянку за ощипанное ухо, а кольца метели выхватывали ее из обмерзших пальцев. В азарте преследования я прыгнул как можно выше, отрясая снежные комья с еловых ветвей. Взлетев над шапкой, я рухнул на нее и вмял ее в снег.

   Едва я приподнялся, на мою спину хлопнулась Людмила. Ей показалось, что я нашел пушистую добычу. Просунув под меня руку, она схватила шапку и дернула на себя. Добротная ушанка с треском разделилась пополам. Заурчав от взаимного недовольства, мы вылезли из сугроба и отряхнули снег с длинных волос.

   – Ловля прошла впустую? – Людмила отмерила безопасную дистанцию.

   – Еще как впустую, дорогуша, – я зашвырнул под ель останки шапки и облизал длинные клыки, – и в руках пусто, и в животе. Тяжко мне, родная! Закоченеваю! Нутро так и щемит!

   – Не жалует нас зимушка, - Людмила приподняла воротник тулупа и поежилась. - Да перестань ныть, Тихон, - она махнула рукой. – Теперича лихо всем нам.

   – Отнюдь не всем, лапушка, – возразил я, услышав благозвучный свист. – Вслушайся в дыхание ветра. Слышишь, Фома поет. Ишь, рассвистался! Точный соловей-разбойник.

   – Я этому разбойнику оборву лебединую песнь, - Людмила бросилась в чащу. - Он у меня насвищется на дюжину оплеух. Чую, рыло у него в пуху.

   – На пустой желудок не распоешься, - подтвердил я.

***

Фома неторопливо пробирался по льду замерзшего болотца. При нашем появлении он замер и удивленно приподнял брови.

   Ему повезло на охоте. Фома управился с превосходным ужином и обзавелся новой одеждой. Его щеки порозовели от растекавшегося по жилам тепла. Поверх обношенного тулупа была накинута шинель с козлиным воротником. Кудрявые волосы приминала шапка из овчины, заломленная набекрень.

   – Как ты посмел меня ослушаться, шелудивая собака? – прорычала Людмила. – Как только не поперхнулся общим кусом! Ну, наваляю я тебе. Постой! – она с ревом бросилась на него.

   Фома поймал ее на лету, нанес ей несколько мощных ударов в лицо, шею, живот и грудь, затем сильно ее встряхнул, приподняв, и бросил в сугроб.

   –