Наставница встретила меня на пороге своего дома, усадила за стол, заставила выпить чаю и даже съесть что-то неудобоваримое — ее отношение к растрате магии на бытовую чушь явно не изменилось со временем — и выслушала мою сбивчивую историю. Покачала головой, внимательно глядя на меня поверх очков с другой стороны стола, пожевала губами…

— Ну? — спросила я, не выдержав этой зависшей паузы. — Вы что-нибудь понимаете?

— Я одного не понимаю, — ответила она не спеша, проговаривая каждое слово. — Сколько лет тебя знаю, и все не могу понять… Ты действительно такая вот уж совсем дурочка или просто притворяться научилась так ловко, что и не разберешь? Учиться-то тебе было где…

— Да в чем притворяться-то? — возопила я. — Что я такого сделала?

Она наклонила голову набок.

— Ну… Неужели сама не понимаешь?

— Да нет… Если бы понимала, я бы к вам с таким не пришла…

— Не зна-аю, — протянула она задумчиво. — Вроде и работаешь в таком месте, дела серьезные делаешь, ценят там тебя, говоришь. А этой элементарщины… Хотя, если бы ты всерьез чего хотела, лучше-то и не сделаешь…

— Чего — не сделаешь?! — У меня больше не было никаких сил.

— Ну как же? Очень все просто. Магия, это-то ты должна знать, вещь далеко не бесплатная. За все есть магический счет. С него — по делам твоим — тебе воздается, с тебя же и причитается. Это я сама тебе, помнится, объясняла.

Я кивнула, чтобы она не прерывалась.

— А тут такое дело. Ребеночек. Ребеночка-то, его убрать, если не вовремя, дело нехитрое, только… Непросто это, ребеночка убрать, в смысле — недешево. Как ни крути, это грех. Не знаю, как с этим делом у темных, а у нас, светлых, грехом это считается большим. И расплачиваешься ты за него — силой. Магией своей, то есть. Ты решила, ты сделала, тебе и платить. Но ведь ребеночек — это только у двоих получается, тут, понятно, оба-двое и платят. И ты, и он. А магия, волшебство, это ведь дело тонкое, тут у нас, сама знаешь, слова побольше иного дела стоят. Чье слово, того и дело. Понимаешь?

Я только покрутила головой.

— Так что ты ему сказала-то? Как скажешь, так и будет? Так, да? По слову твоему сделаем? Это же ты всю ответственность на него и передала. Теперь, если вы ребеночка уберете, с него вся плата и спишется. Что же тут непонятного? Естественно, рассердился он на тебя.

До меня наконец дошло. Да. Действительно, так, как объясняет наставница, все становится на свои места. Я своим невинным обещанием выставила его на магическую отдачу силы, да еще именно теперь, в тот момент, когда эти силы нужны как никогда прежде…

— И что теперь будет? — с надеждой спросила я у наставницы. — Что я теперь могу сделать?

Она пожала плечами.

— Ну, прощения попросить, оно вообще никогда не мешает. Хотя по большому счету это мало чего изменит. Такие вещи обратно-то не отыгрываются. Так только, повинишься, может, совесть себе облегчишь.

Вернувшись домой, я снова, не раздеваясь, забралась в кровать. Понимание наступило, но стало ли мне от этого легче? Похоже, что как-то не очень. Что делать — все равно непонятно. Гуру нет, как и не было. Внутри пусто, в кровати холодно. Да в животе еще как-то нехорошо.

Я вертелась так и этак, пытаясь найти какую-нибудь удобную позу и в ней — если уж не заснуть, то хотя бы угреться и успокоиться. Но без толку. Вдруг меня как будто что-то дернуло.

Я вскочила, подбежала к шкафу и стала рыться в ящиках, судорожно отыскивая один небольшой пакетик, давным-давно убранный от греха… Вот оно! Мое кольцо, подарок на шестнадцатилетие, с которым я начала когда-то новую жизнь. Я ни разу не доставала его, начав работать и общаться с Гуру, а ведь когда-то мне было с ним так хорошо. Оно всегда помогало…

Вот и сейчас, только взяв тяжелый золотой предмет в руку, я ощутила идущее от него тепло. Я поглядела на камень, и он радостно сверкнул на меня, будто подмигивая, своей золотистой глубиной. На душе немного полегчало. Я зажала кольцо в кулаке и снова забралась в кровать, свернулась в комочек, прижимая кулак с кольцом к груди. От руки будто бы исходили теплые волны, постепенно охватывающие меня всю. Они согревали, утешали, обнимали, укачивали… Меня медленно отпускало, и я уже совсем была готова отдаться на ласковую волю этих сонных волн…

Внезапно меня разбудил какой-то резкий и неожиданный звук, вроде хлопка. Его не должно было быть в моем сне. Что это? Я раскрыла глаза и подняла голову, пытаясь удержаться на сонной волне и одновременно сквозь слетающие остатки сна понять, что такое тут происходит. Надо мной стоял Гуру.

Все уладилось. Мы договорились, что оставим ребенка, но сохраним это в тайне, по крайней мере до тех пор, пока не кончатся выборы, а уже тогда, после нашей победы… Я буду работать, пока смогу и пока мое положение будет оставаться незаметным для окружающих, а когда скрывать дальше станет нельзя, он отправит меня как будто в командировку, а на самом деле спрячет в своем загородном доме, у него есть такой один, совсем далеко, в горах, на отшибе, вдали от посторонних глаз, и там я смогу родить, и все снова будет в порядке, а потом все как-нибудь образуется.

Так оно, в общем, и вышло, и я за две недели до предполагаемых родов оказалась в этом доме в горах. Одна — если не считать моей наставницы, про которую мы заранее условились, что я возьму ее с собой как единственного близкого человека.

Гуру сам лично ездил ее уговаривать. Он объяснил ей нашу ситуацию, и она, ни шевелением брови не подав виду, что вообще-то в курсе событий, сделала вид, что, взвесив все, решила согласиться оказать великому человеку содействие в трудную минуту. На самом деле, я знаю, она была страшно счастлива участвовать во всем этом. И не потому, что была так уж привязана ко мне, а потому, что получала таким образом доступ «в лучшие дома» и возможность наблюдать жизнь великого человека своими глазами. Ее пиетет перед Гуру был страшно велик. Все время, проведенное нами вместе, она не переставая объясняла мне, как именно мне повезло. Что, учитывая мое состояние, было довольно забавным. Я бы даже посмеялась, если бы могла. Но в целом все равно трудно было бы найти более удачную кандидатуру на роль моей компаньонки в такой щекотливой ситуации. Мало того, что мы с ней были не чужими и я, несмотря ни на что, доверяла ей, но у нее было еще и то преимущество, что она жила достаточно одиноко и ее долгое отсутствие не вызвало бы ни у кого ненужного интереса.

Кроме нас с наставницей в доме постоянно находилось несколько горничных, спокойных, незаметных женщин неопределенного возраста, одетых в опрятную униформу (честно говоря, я даже не очень-то различала их), кухарка, которую я вообще видела раз или два, и довольно пожилая, солидная дама-врач, прибывшая туда тоже по личной просьбе самого Гуру. То ли она была ему чем-то обязана, то ли их связывала давняя дружба, то ли еще что — это осталось для меня неясным, да и неважным. Большого толку от нее я не наблюдала.

Дело в том, что к моменту отъезда в это отдаленное укрытие я чувствовала себя настолько плохо, что мне было уже практически все равно, что со мною происходит. Хоть бы что, лишь бы только все это кончилось поскорее. Это началось давно, но в последнее время достигло каких-то невыносимых масштабов. Да и вообще вся беременность легкой никак не была. Меня мутило, грызло, сосало под ложечкой и выворачивало изнутри наизнанку, причем все эти жуткие ощущения не были чисто физическими — в том смысле, что меня не рвало и у меня в явном виде ничего не болело. Нет, меня поедало что-то другое, а что, я и сама не могла сказать. Просто чувствовала, будто исчезаю изнутри, всасываясь сама в себя, и все. При этом снаружи меня словно обволакивало ватным коконом безразличия ко всему, происходящему отдельно от моего тела. Так, меня совершенно перестало волновать то, что я делаю. И ежедневно, и в будущей перспективе. Задание на сегодня? Какая чушь. Выборы? Да ерунда все это, какая разница, что там будет, один крикун заменит другого, какое отношение это имеет ко мне? Результаты предварительных опросов, кстати, были для нас неважными и становились все хуже, Гуру рвал и метал, утверждая, что происходящее — злые происки врагов и козни моего прекрасного брата, но даже это уже не могло меня взволновать.