Невозможно представить, чтобы про архипастыря отец Михаил решился бы публично напечатать следующие слова: «В начале службы отец Иоанн казался довольно рассеянным: подивился вслух тяжести напрестольного креста, причем поднял его и поцеловал крепко, звучно, как целуют особенно любимых лиц; потом попросил открыть и закрыть окно; несколько раз зевнул, характерно крестя рот левою рукою». Это специфический взгляд священника на священника. Речь идет о своем брате. Но при этом отец Михаил прекрасно отдает себе отчет, что отец Иоанн Кронштадтский находится на недосягаемой для него высоте:

«И вдруг он опустился к подножию престола и, сложив руки на краю его, приник к нему головою. Как раз в это время запели Херувимскую песнь. Что-то строгое, почти суровое разлилось по лицу его, и я, как в книге, читал на нем: “Никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю славы: еже бо служити Тебе, велико и страшно и самем небесным силам”.

И мне страстно, неудержимо захотелось так же вот пасть пред Престолом Всевышнего и плакать, плакать и “о своих гресех и о людских неведениях”. Последние преграды сомнения рухнули, и двери сердца моего широко растворились, чтобы принять в себя этого необыкновенного человека».

В воспоминаниях многих священников, сослуживших отцу Иоанну, замечается, что в какой-то момент службы все они вдруг чувствовали: отец Иоанн служит как-то не так! В последний раз митрополит Вениамин (Федченков) сослужил отцу Иоанну Кронштадтскому, будучи еще иеромонахом. Он так вспоминает об этом:

«Он предстательствовал. Я стоял пред престолом с левой стороны. И как только он возгласил с обычною ему силою: “Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа”, – меня, точно молния, пронзило ясное сознание, выразившееся в уме в таких словах: “Боже! Какой он духовный гигант!” И, созерцая это с очевидностью, я, в размышлении, закрыл уста свои служебником… “Какой гигант”.

И вдруг он протягивает ко мне свою левую руку, отодвигает книгу от уст и говорит властно:

– Не думай!.. Молись!»

В воспоминаниях митрополита Вениамина личность отца Иоанна оценивается достаточно трезво. Он не находит в нем дара проповедника, несмотря на то, что проповеди Иоанна Кронштадтского издавались огромными тиражами. Он не склонен придавать большого значения его чудесам, хотя именно они и сделали батюшку знаменитым.

Но вот на чем он настаивает неколебимо как на несомненном чуде этого священника – это на литургической стороне его служения. Отец Иоанн – литургическое чудо!

Но литургия сама по себе чудо, которое завершается и прямым чудом: претворением (преложением, пресуществлением) хлеба и вина в Плоть и Кровь Христа. Но ведь недаром это называется не только Святыми, но и Страшными Тайнами. Именно здесь камень преткновения для многих желающих верить в церковные таинства.

Даже самый скептический ум может принять процесс богослужения с его интересной и разнообразной символикой, особенно если службы исполняются так называемыми «религиозными виртуозами», используя термин Макса Вебера, то есть такими священниками, которые обладают харизматической притягательностью.

Если служба ведется благолепно, в красивом храме, с сильным хором, то скептицизм рассудка покоряется еще и эстетическим наслаждением. Но всякий человек, задав себе прямой вопрос, верит ли он в претворение хлеба и вина в Плоть и Кровь, не может не понимать, что разум здесь бессилен и никакие эстетические особенности службы важной роли не играют. Или ты веришь и действительно приобщаешься Тайн, или не веришь, и тогда… Вариантов может быть множество, одним из которых и был путь Льва Толстого, споткнувшегося именно на этой Тайне.

Но задавал ли себе этот вопрос отец Иоанн, перед тем как стал вводить практику частого причащения, что противоречило бытовавшей церковной традиции и что Надежда Киценко называет «литургическими нововведениями» отца Иоанна?

Самое трепетное в дневнике отца Иоанна – его личный опыт приобщения Святых Тайн. Он внимательно наблюдает за тем, как причастие отражается не только на его душевном, но и физическом состоянии. Он страдал золотухой, объясняя этим свою душевную депрессию. «Вот в чем секрет моей сердечной тяжести: от физического предчувствия дурной, сырой погоды. Никогда не отчаивайся поэтому, если во время или после литургии не чувствуешь мира и радости в сердце: их не бывает часто не от моральной, а от физической, внутренней болезни… Ведь ты внутренно золотушен».

И тогда он начинает тщательно отмечать перемены в своем состоянии до и после причастия. Они оказываются поразительными. Он буквально оживает! «Силою животворящих Таин золотуха твоя с ее жгучими припадками внутри почти совершенно прошла: у тебя не бывает теперь этой жгучести ни пред какою погодою. Благодари Господа Бога…»

Много лет спустя, путешествуя с отцом Иоанном по северным рекам, художник и фотограф С.В.Животовский обратил внимание, что, едва завидев на берегу храм, батюшка отдавал приказание причалить и служил литургию. «Каждое утро наш пароход останавливался у первой встречной церкви. Отец Иоанн служил обедню, причащался Святых Таин, одаривал из своего запаса духовенство ризами и церковной утварью, и после этого мы отправлялись в дальнейший путь. И тогда он чувствовал себя бодрым и счастливым весь день».

И это тоже было самопознание, о котором он впоследствии говорил как о главной задаче своей жизни. Но о чем, собственно, шла речь? О служении Богу или о заботе о своем душевном и физическом состоянии? Ведь отец Иоанн не скрывал, что он сам нуждался в ежедневном причастии как в средстве исцеления больного организма.

Так, в 1906 году, находясь на отдыхе на даче богатого купца Поздеева в селе Устюжна Новгородской губернии, отец Иоанн ежедневно служил литургию в домовой церкви. И вот в письме к жене он с радостью сообщает: «Я здоров, благодаря ежедневному служению утрени и Литургии с Причащением Св. Таин и любезному гостеприимству моих благодетелей».

Эта простодушная непосредственность сильно отличалась от настроения большинства просвещенных людей второй половины XIX века, которые, как Толстой, видели в таинстве только символический акт. Если отец Иоанн верил, то верил буквально, а не отвлеченно. Если он в чем-то сомневался, то разрушал сомнения не логическим, а опытным путем.

«Не думайте, что вера наша не животворна для нас, пастырей; что мы лицемерно служим Богу… Нет: мы первые больше всего пользуемся милостями Божиими и знаем по опыту, что́ для нас Господь с Его Таинствами…» – писал он.

Неверно думать, что Иоанн Кронштадтский не искал истины, обладая ею изначально. Весь его дневник – это непрерывный и страстный поиск истины. Другое дело, что эти поиски «территориально» ограничены церковными стенами. Не случайно даже во время своих путешествий он продолжает непрерывно служить, останавливаясь в каждом селе, где находилась церковь. Но нужно понимать, что для подобного церковного человека «территория» Церкви представляется безграничной, включающей в себя и всё мироздание. Мир – не просто храм, но – Храм Божий.